Г Владимов - Генерал и его армия

- Ну-ну, так ты мне и вправду накаркаешь, - сказал командарм ворчливо и как бы чувствуя неловкость перед посторонним.

Он еще раз взял предписание, пробежал глазами и отложил бумагу на диван. Следом взяла и посмотрела бумагу женщина, и он не одернул ее. Кобрисова это неприятно кольнуло.

- Разрешите вопрос, - сказал он. - А зачем ее брать, Иолгаву?

- Как "зачем"? Есть директива Генерального штаба отбросить противника за линию границы, есть на то воля Сталина.

- Он так прямо и приказал - взять Иолгаву?

- Это и не нужно приказывать, общая установка такова. Ни пяди земли врагу.

- А тогда разрешите другой вопрос. Зачем оставляли Иолгаву?

Женщина посмотрела на Кобрисова укоряющим взглядом, в котором так ясно читалось: "Ну, зачем, зачем вы мучаете его? Вы же видите, он болен и так страдает!.. И вы сами - разве не делаете ошибок?"

- Разрешите считать, я дивизию принял, - сказал Кобрисов. - О чем вам и докладываю.

- Вот и отлично! Я надеюсь, под вашим командованием...

- Есть мнение, - не перебил Кобрисов, а использовал небольшое замедление в речи начальства, - что под моим командованием она в полном порядке отступит.

- Я такого приказа не отдам.

- Я отдам. И, поскольку своего расположения у вас нет и вы находитесь в моем расположении, то я вас направлю в госпиталь. В свой, дивизионный. А госпиталь - эвакуирую в первую очередь.

- Я мог бы тут, в медсанбате... Все-таки при войсках...

- Не приличествует командующему. Там будете раненых стеснять. И самим неудобно будет, крику много.

Командарм посмотрел на медичку жалобно - зачем он меня обижает? Она такой же взгляд метнула в Кобрисова. Но следом посмотрела на своего гарнизонного мужа продолжительно и красноречиво: дурачок мой, ты же ничего не понимаешь, это же наше спасение. Она быстрее него поняла, что это наилучший выход. Кто-то перетянул тяжкую его ношу на себя.

- Я, право, чувствую себя предателем, - сказал командарм, с той интонацией, с какой начинают фразу, не зная, чем ее закончить. - Сваливаю на вас всю ответственность...

- Да ведь я вас, можно сказать, силком отправляю, какое ж тут предательство. Могу и конвой назначить, если будете сопротивляться лечению.

Спустя десять минут, прошедших по большей части в неловком молчании, была подана к крыльцу штабная "эмка", командующий в нее сел - не без поддержки медсестры - и навсегда исчез из жизни Кобрисова.

Нет, это еще не вся была ноша. После отступления от Иолгавы сделалось ясно - если вообще что-то могло быть ясно, - что внятной боевой задачи у всей армии нет, и что Кобрисов принял решение не только за свою дивизию, но и за четыре остальных. Так повис в воздухе, истекающем зноем, задымленном бесконечными лесными пожарами, вопрос - кто же станет на армию!

Пятеро комдивов сошлись на лесной поляне, усыпанной песком вперемешку с хвоей, уселись вокруг костерка, в котором пеклась картошка; адъютантам велено было отойти за кусты. Слово, как водится, предоставили младшему по званию, полковнику Свиридову, вида и впрямь моложавого, даже несколько гусарского; он себя без долгих церемоний объявил председателем собрания и секретарем, объявил и единственный в повестке дня вопрос - выборы командарма. Сам же и предложил кандидатуру Горячева, старшего всех годами.

Генерал-майор Горячев, пожилой, морщинистый, с полным ртом стальных зубов, но телом крепкий и плотный, из бывших конников, снял фуражку, обнажив голову, бритую наголо, и вытер ее платком - сразу потемневшим от пыли.

- Имею самоотвод, - сказал он, глядя угрюмо на свой платок. Сложившуюся обстановку не понимаю. Не могу объяснить людям, почему они должны так действовать, а не иначе. Не знаю, куда вести людей, чего от них требовать. Кобрисов - знает. Может быть, и не знает, а только вид делает. Но и на это нужно мужество, а у меня его нет, извините.

Платок он двумя пальцами опустил в костер, и все смотрели зачарованно, как белая ткань корчится, точно живое существо, которому больно умирать в пламени. Затем посмотрели молча на Кобрисова.

- Тоже не знаю, коллеги, - сказал Кобрисов. - А вид делаю потому, что люди должны чувствовать: они не брошены, как падаль на дороге, кто-то о них думает. Из этих соображений, согласен армию принять.

- Кто еще выскажется? - спросил Свиридов.

Генерал Черномыз, прокопченный и пропыленный, чьи гимнастерка и галифе свидетельствовали, что он из тех, кто не брезгает ползать под огнем, сказал:

- Я бы все же Кобрисова послушал, какой у него план. А тогда я решу, принять мне его с этим планом или же не принять. А не так, чтобы он все взял на себя, а у нас бы у каждого голова не болела. Родину все любят горячо, а ответственность - не так горячо.

Последний опрошенный, генерал Новицкий, человек склада нервического, с изможденным лицом, пребывающий, видно, в большом ошеломлении, сказал раздраженно, едва не истерично, что выполнит любой приказ, но пусть это будет наконец приказ, внятный и членораздельный, ему надоели общие слова и всеобщий бардак.

- Значит, так, коллеги, - сказал Кобрисов. - Контрнаступления не обещаю, еще не полный идиот и псих. Обещаю - драп. Не простой, а планомерный. Покамест я в верхних эшелонах не вижу ясности, считаю главным долгом - сохранение армии.

Свиридов предложил всем подумать минуты три.

- Руки поднимать не будем. А просто, кто согласен, прошу встать и приветствовать нового командующего согласно уставу.

Сам он остался на ногах. Через минуту и все поднялись в молчании.

Кобрисов, тоже встав и всем козыряя, сказал:

- Благодарю за доверие. Завтра до рассвета, с Божьей помощью, побредем потихоньку. А сейчас прошу садиться: может, спеклась уже картошка. И вот, я вижу, у Свиридова фляжечка пояс оттягивает. Разрешаю угостить товарищей.

Было потом и сказано Кобрисову, и внесено в его послужной список, и вошло в анналы Генерального штаба, что вверенная ему армия семь раз на своем пути попадала в окружение и столько же выходила из него, но сам он удивлялся такому выводу. Его можно было сделать, если только предположить, что немцы наступали неразрывным фронтом и что в каждом захваченном населенном пункте они оставляли по гарнизону и, значит, всегда имели свободные резервы, чтоб тут же заблокировать любое появившееся у них в тылу инородное тело, - чего на самом деле не было и быть не могло. Как иначе могли бы существовать обширные полости и каверны, в которых так вольготно размещались партизанские владения, месяцами не знавшие особых утеснений, постоянно державшие оккупантов в напряжении и страхе? Применительно к своей армии генерал избегал говорить о кольце окружения - к тому же, как полагается, двойном, к тому же и семикратном, - но предпочел бы говорить о подкове, обращенной своим разрывом то в одну, то в другую сторону, так что всегда оставался выход. Да потому, наверно, и считается, что найти подкову - к счастью: она обещает, что положения безвыходного у вас не будет.