Лев Лурье - Лаврентий Берия. Кровавый прагматик

Он написал книгу «Десять лет в золотой клетке». По нашим оценкам, участников проекта, если бы не было Риля, мы бы, наверно, взорвали бомбу месяца на три позже. Риль считал, что, если бы не было его, мы б взорвали на полгода, может быть, на год позже. Он, кстати говоря, высоко ценил Лаврентия Палыча. Он говорил, что Лаврентий Палыч был блестящий организатор и блестящий администратор, и вообще ему можно было и возражать, и приводить доводы, и он был готов к этому. Готов слушать. Но, говорит, конечно, мы его безумно боялись, мы же знали, что он такое. В это время Берия не был министром внутренних дел, он был зампредсовмина, председатель спецкомитета. Просто возможности были у него, в том числе и в этом ведомстве.

Риль очень высоко оценивал работу Аврама Павловича Завенягина, который курировал немецких специалистов. А долго не получалось результатов, и однажды Аврам Павлович сказал Рилю, что вы знаете, я уже больше не могу вас защищать. Идет время, а результатов нет, начинают думать, что немцы саботируют. Тогда, говорит, я сделал следующую вещь, и больше никогда таких доводов не приводил. Мы привезли из Германии, он сказал, много материалов, некоего оборудования, которое захватили, в том числе резину для форвакуумных насосов, и резина эта кончилась. А для проекта атомного поручили делать шланги для форвакуумных насосов «Красному треугольнику», который, вообще-то, галоши делал, и они сделали так, что сечение было похоже на поросячий хвостик, а не нормальное круглое внутреннее. И я отрезал, говорит, кусочек этого шланга и принес Завенягину. Говорит, посмотрите, что нам дают. Тот забрал. Позже Риль узнал, что директор «Красного треугольника» получил срок. И я, говорит, понял, дальше, если у нас что не получалось, я никогда не сваливал на других, я всегда говорил, мы виноваты, мы в чем-то не разобрались.

А с Берией он рассказывал замечательный свой разговор, когда бомба была взорвана, и Риль получил Сталинскую премию первой степени и ковер-самолет, дачу и прочее, и все великолепно. А у Берии был всегда любимый вопрос – что вам мешает работать? И когда он очередной раз задал этот вопрос, я сказал: «Вы, Лаврентий Палыч». Он сказал: «Почему?» И я, говорит, тогда ему объяснил: «Я абсолютно понимаю, что такой проект, как атомный проект Советского Союза, атомный проект Манхэттенский, это сугубо секретные проекты и нужно соблюдать максимальную секретность, чтобы не знали не то что конкретных вещей, что получено там-то и там-то, но чтобы не знали вообще, что он делается. Но мы, когда мы сделали что-то и дальше мы передаем наш металлический уран очищенный, а до этого мы пользовались работами предварительными, мы должны знать целый ряд работ, выполнявшихся до нас, и мы должны рассказывать целый ряд вещей в последующем. Это повысит эффективность нашей работы. Слишком много построили вы закрытых перегородок, и они уже мешают работать. Лаврентий Палыч, выслушав его, сказал: „Хорошо, напишите ваши предложения“.» Я написал, и 90 процентов их было принято. Вот он показал, что встречался с Берией неоднократно и его как организатора и администратора очень высоко ценил.

Педантичным и аккуратным немцам поначалу было сложно работать в советских условиях, но постепенно они привыкли и натренировали русский персонал. Немцы справляли Пасху и Рождество, выпивали со своими русскими сотрудниками лабораторный спирт. Танцевали с местными девушками на танцплощадке. Первыми словами, которым они научились, были: «давай-давай», «на здоровье» и «заложить за воротник».

Клаус Тиссен рассказал нам о веселых сторонах жизни немцев в Абхазии:

С самого начала мы много праздновали, и было достаточно всего: вино, шампанское, водка, пиво. Пиво было очень плохое. Мы не могли его пить.

Мы, например, праздновали Рождество 1945 года, наше первое Рождество после войны. Это был большой праздник, коллеги отца сделали так называемый рождественский немецкий напиток Фоерцангенболе (Feuerzangenbowle), поставили рождественскую елку и стеклодувы сделали рождественские шары, и я тогда получил первые уроки и начал делать первые шары. Мои первые шары я сделал в декабре сорок пятого года. Они наполнялись серебряным кристаллогидратом, а потом их встряхивали и они становились серебряными. Это тот же самый метод, по которому сейчас делают термосы. Каждая семья имела по одному шару серебряному. Потом мы принесли через двор с гор дерево, которое чем-то напоминало елку. Тогда их не было в округе. Мы пели рождественские гимны. Рождественский пирог, рождественское жаркое.

Мой непосредственный начальник, тогда доктор Бернард, готовил жареного гуся, и был забавный случай. Он хотел, чтоб гусь жарился сам по себе, когда он спал. Он приготовил гуся и поставил часы, и, когда он думал, что гусь уже готов, он сделал так, что произошло короткое замыкание, и выбило пробки, и печь была выключена. Можно было спать дальше. Но защитный автомат находился в подъезде, и как раз шел сосед и он заметил, что у них выбило пробки, и включил их. И когда доктор Бернард проснулся, гусь, конечно же, сгорел.

Мы праздновали все праздники. Например, Пасха 1946 года. Один из военнопленных переоделся в пасхального зайца. Он вышел к детям с корзинкой с шоколадными яйцами, и дети рассказывали ему стихотворения и получали шоколад. Потом мы праздновали карнавал. Все праздники из всех регионов Германии, так как у нас были люди из всех областей Германии. Наши русские коллеги впервые узнали о карнавале. Они так наслаждались этим праздником. Помнят даже сейчас. Военнопленные механики сшили платья для женского балета, выучили балетный номер и станцевали его на сцене. Перед институтом была сцена для праздников. И русские женщины говорили: «О боже мой, что они там делают». Семья Гусевых написала в своей автобиографии, которая вышла в институте Курчатова, в ней есть фотография, которую сделал я, фотография этого мужского балета. Она пишет в этой книге: «О боже мой, что за ужасные ноги у немецких женщин». А потом ей кто-то сказал, что это мужчины, переодетые в женщин.

Мы, конечно, праздновали Первое мая. И, конечно, День Октябрьской Революции. Эти праздники ввели советские коллеги, т. е. мы имели в два раза больше праздников. Все немецкие и советские праздники. Конечно, такие праздники, как Рождество, Пасха и день рождения, праздновали в семейном кругу, а не в обществе.

Мой двадцать первый день рождения. Он считался моим совершеннолетием. Тогда в Германии в двадцать один год становились взрослыми. Конечно, сейчас раньше взрослеют. Это был большой праздник на балконе до утра, а на следующий день в час дня мы пошли на пляж. Мы вышли из объекта через улицу, мы перешли через железнодорожные пути, затем с одеялами легли на пляже и спали. Мы имели жизнь, на которую нельзя пожаловаться, много работали, много праздновали, мало думали о будущем, так как мы боялись о нем думать. Поэтому так все хорошо и вышло.