Алексей Карпов - Андрей Боголюбский

Наверное, не все при дворе Андрея нравом и алчностью походили на Анбала. Но наживались на чужих бедах, обогащались неправедными путями, грабили тех, кто был послабее, многие. Об этом можно судить по целому ряду признаков. Когда после смерти князя в Боголюбове начнутся грабежи и мятеж, под удар обезумевшей толпы попадут прежде всего княжеские посадники и тиуны, его «детские», «постельники» и «мечники». Многие из них будут убиты, а дома их разграбят. Видимо, у них было чем поживиться — как и в домах «делателей» — иноземных мастеров-ювелиров, златошвеев и прочих, приглашённых Андреем для украшения церквей и княжеских палат и живших и трудившихся в Боголюбове. Но у тех отбирали по большей части княжеское добро, к которому они были приставлены; тиуны же и «детские» обогащались сами. А способы такого обогащения во все времена примерно одинаковы, и Владимирская земля не представляла в этом отношении какого-либо исключения.

Младший современник князя Андрея Боголюбского, будущий почитаемый русский святой Никита, столпник Переяславский, во дни своей юности «бе мытарь друг» («другом мытарей»), а возможно, и сам был «мытарем», то есть сборщиком княжеских податей и налогов. С теми вместе он «прилежа (потакал. — А. К.) градским судьям, и мног мятеж и пакости творяше человеком, от них же неправедну мьзду вземлюще, тем питаше себе и подружие свое (то есть незаконно собираемой «мздой» кормил себя и свою жену. — А, К.), — пишет автор его Жития. — И многа времена тако творяше» {347} . [187]Слова о «многих временах» свидетельствуют о том, что карьера Никиты началась ещё в княжение Андрея Боголюбского, если не раньше. Сам он был уроженцем Переяславля — но вот откуда происходили «судьи градские», которым он «прилежал», и прочие «мытари», мы не знаем.

Спустя почти сто лет, в начале 60-х годов XIII века, полоцкий князь Константин Безрукий будет жаловаться своему епископу на собственных (!) тиунов, вероятно, ожидая сочувствия от владыки: «Тиун неправду судит, мзду емлет, люди продаёт, мучит, лихое всё деет». Но епископ Симеон (вскоре покинувший полоцкую кафедру и ставший затем первым епископом Тверским) объяснит ему, что поведение тиуна во всём зависит от княжеского: «Аже будет князь добр, богобоин (богобоязнен. — А. К.), жалует людей, правду любит — избирает тиуна или коего волостеля — мужа добра и богобоина, страха Божия полна, разумна, праведна, по закону Божию всё творяща и суд ведуща… Будет ли князь без Божия страха, христьян не жалует, сирот не милует и вдовицами не печалует — поставляет тиуна или коего волостеля — человека зла, Бога не боящася и закона Божия не ведуще, и суда не разумеюще, толико того деля (того ради. — А. К.), абы князю товара добывал, а людий не щадит. Аки бешена человека пустил на люди, дав ему меч, — тако и князь, дав волость лиху человеку губити люди» {348} .

Князь Андрей, вне всяких сомнений, был «богобоин», жаловал людей (правда, не всех) и миловал сирот, «печаловал» вдовиц и любил правду — но уверены ли мы, что его тиуны и «волостели», поставленные им, отличались теми же качествами и «творили» суд только лишь «по закону Божию»? И этот вопрос, к сожалению, — из разряда риторических… «Не так страшен царь, как его малюты» — поговорка, конечно, совсем иного, более позднего времени, но смысл её одинаков для всех эпох. И именем Андрея могли покрываться — и наверняка покрывались! — дела далеко не праведные, а скорее просто чёрные, когда за соответствующую мзду «градские судьи», вроде приятелей «мытаря» Никиты, с лёгкостью принимали нужные, хотя и совсем не праведные решения в пользу тех, кто имел деньги и власть. Вспомним, как творил суд и добивался своего «лжеепископ» Феодор, ставленник Андрея. Как он мучил людей — и «простецов», и иереев; как выжигал глаза и урезал языки своим недругам, как распинал их «по стенам», грабил «имения» и добывал сёла и рабов. Его методы — это, конечно, случай вопиющий, из ряда вон выходящий. Но ведь и такое стало возможно в княжение боголюбивого князя! Ещё один предполагаемый современник Андрея Боголюбского или его преемников на владимирском престоле, Даниил Заточник, надо полагать, хорошо знал, о чём пишет:

«Не имей собе двора близ царева двора и не дръжи села близ княжа села: тивун бо его — аки огнь, трепетицею накладен, и рядовичи (здесь: слуги. — А. К.) его — аки искры. Аще от огня устережешися, но от искор не можеши устеречися…» {349}

И это тоже была чистая правда. «Идеже закон, ту и обид много», — напишет автор летописной повести о убиении князя Андрея Юрьевича, перефразируя слова апостола Павла (ср.: Рим. 4:15). Этим он хотел укорить жителей Боголюбова, принявших участие в мятеже и разграблении княжеского добра: они-де не ведали такую простую истину. Но обид действительно накопилось немало. Слишком долго жили и боголюбовские, и владимирские горожане рядом с князем и его тиунами и «волостелями», и если «устереглись» большого «огня», остались целы, то от «искор» — то есть от произвола тех же тиунов и «рядовичей», «детских» и «мечников», — надо полагать, натерпелись всякого…

Вот таким образом в Суздальской земле и сложилась внешне парадоксальная, труднообъяснимая ситуация. Самый знаменитый из всех владимиро-суздальских князей, человек, более других заботившийся об укреплении и процветании родного княжества и более других сделавший для этого, в конце жизни оказался в полнейшем социальном и политическом вакууме, в атмосфере всеобщей неприязни и даже ненависти к себе…

Надо признать, что исключительность самого события — злодейского убийства князя его приближёнными — отражает исключительность положения Андрея в Суздальской земле. Замечено: дворцовый заговор, кровавый переворот сами по себе являются свидетельствами усиления княжеской власти, «приобретающей первые деспотические черты». «При “нормальных” отношениях между князьями и вассалами недовольство князем приводит к его изгнанию, — пишут современные историки. — Невозможность изгнания провоцирует убийство» {350} .

«Се же бысть в пятницу на обедни совет лукавый пагубоубийственный», — свидетельствует летописец о том, что произошло в самый канун кровавой развязки. На этом-то обеде, состоявшемся в княжеском Боголюбове в доме Кучкова зятя Петра, и было принято роковое решение. Всего летописец называет по именам (в разных версиях) трёх или четырёх человек — очевидно, «верхушку» заговора: это те самые имена, которые мы привели выше. «…А всих неверных убийц 20 числом, иже ся бяху сняли (то есть собрались. — А. К.) на оканьный съвет томь дни у Петра у Кучкова зятя».

Двадцать человек — это совсем не мало. И среди них не оказалось ни одного, кто выдал бы заговорщиков князю. Редкое единодушие! Андрей так ничего и не заподозрил, «не очютил» «пагубоубийственых ворожбит своих», выражаясь словами киевлянина Кузьмы. А ведь то были люди, с которыми он общался чуть ли не ежедневно — как, например, с тем же ясином Анбалом или со своим «возлюбленным слугой» Якимом Кучковичем. Подобно большинству других правителей, Андрей, надо полагать, постепенно разучивался понимать своих собеседников, отличать показную покорность от истинного чувства. Это вообще беда многих сильных натур, особенно из числа власть имущих. И не один Андрей поплатился жизнью за свою неразборчивость в людях, за излишнюю доверчивость к тем, кого приблизил к себе.