Алексей Карпов - Андрей Боголюбский

Это было время наивысшего могущества князя Андрея Юрьевича, пик его политических успехов. Чужими княжескими столами, в том числе и киевским, он распоряжался как своим собственным. Подчиняясь его воле, Роман выехал из Смоленска, оставив на смоленском княжении сына Ярополка. Его брат Мстислав получил Белгород — важнейшую крепость, прикрывавшую Киев с запада. (В другом форпосте Киевской земли, Вышгороде, сидел, напомню, ещё один его брат, Давыд.) На пути к Киеву, возле самого города, князя Романа Ростиславича встречали с крестами митрополит Константин, печерский архимандрит Поликарп, прочие игумены, «и кияне вси, и братья его». В первых числах июля 1171 года (В.Н. Татищев называет точную дату: 1 июля) Роман воссел на киевский стол, «и бысть радость всим человеком о Романове княженьи». Если Михалко действительно «стерёг» для Романа Киев, то после его восшествия на киевский стол он вернулся к себе в Торческ.

Казалось, Киев обрёл наконец столь желанные тишину и покой, которые мог дать ему новый князь. Но эти тишина и покой тоже получились недолговечными. Гроза, готовая разразиться над Киевом, уже собиралась…

Ближе к концу жизни Андрея стали именовать великим князем. (Так он назван в летописной повести о его убиении — причём не только в суздальской, но и в киевской её версии.) Для этого имелись все основания: Андрей был старше любого из тогдашних князей, не исключая тех, кто занимал киевский стол, — и своего младшего брата Глеба, и признавшего его «в место отца» Романа Ростиславича, и прочих. Для истории Владимиро-Суздальской Руси это имело принципиальное значение: преемники Андрея тоже будут называться великими князьями. Причём к Киеву этот титул не имел уже никакого отношения. Сам факт княжения во Владимире давал право на обладание им.

Летописи присваивают Андрею и другие эпитеты, помимо великого, устойчиво именуя его благоверным и боголюбивым князем. Само его прозвище — Боголюбский — звучало как некий титул, знак избранничества. Причём такой знак и такой титул, какими не обладал никто другой из русских князей.

Но больше того: в источниках, повествующих о второй половине княжения Андрея, всё чаще встречается наименование его не просто князем, но — царём. Конечно, этот титул уже не официальный. «Царём», или «цесарем», на Руси называли византийского императора — и только его одного. (До завоевания Руси монголами, когда так же стали называть и правителя Монгольской империи, а затем и Золотой Орды.) Но неофициально титул «царь» применялся иногда и к русским князьям — начиная ещё с Крестителя Руси Владимира Святого, который — не забудем об этом — через брак с греческой принцессой породнился с византийским правящим домом. Так, «царём» был поименован Ярослав Мудрый — в надписи-граффити о его «успении» в киевском Софийском соборе, и так же Мстислав Великий — в торжественной приписке к изготовленному для него роскошному списку Евангелия. Да и некоторые другие киевские князья (князь-инок Игорь Ольгович, Изяслав Мстиславич, его брат Ростислав) иногда, хотя и в редких случаях, тоже именовались «царями», или же о них говорили, что они «царствуют», а не просто «княжат» {298} .

Смысл и значение этого наименования выяснены не до конца. Но нельзя не заметить, что титул «царь» — пусть даже и неофициальный, — как и титул великого князя, всегда был тесно связан с обладанием «златым» киевским престолом. Показательно, например, как отец Андрея Юрий Долгорукий в августе 1149 года договаривался о разделе Русской земли со своим племянником Изяславом Мстиславичем, занимавшим тогда киевский стол, — Юрий требовал себе лишь Переяславль, объявляя о готовности признать право племянника на Киев: «…ать посажю сына своего у Переяславли, а ты седи, царствуя в Киеве (выделено мной. — А. К.) » {299} . В ряду прочих князей, претендовавших на «царское» именование, Андрей оказывается первым, никогда не правившим в Киеве. Ему было довольно и того, что киевские князья находились в полнейшей зависимости от него. И мы уже цитировали слова летописца о «руке благочестивой царской» «правдивого и благоверного князя Андрея», коей были спасены «кроткие люди» Русской земли от «звероядивого» «лжеепископа» Феодора, казнённого — не без участия Андрея — в стольном Киеве. Распоряжаясь судьбами киевского княжеского стола, решая участь церковных иерархов, князь Андрей Юрьевич и в самом деле уподоблял себя византийским василевсам — а потому пышные византийские титулы должны были льстить его уху.

Андрей всегда помнил о том, что по праву рождения и сам принадлежал к роду византийских василевсов. Его дед Владимир Мономах был сыном греческой царевны, дочери императора Константина IX Мономаха. Родовое прозвище последнего перешло и к русскому князю. Андрей — в том числе и в своих «программных» сочинениях — подчёркивал это родство, не забывал указывать на то, что является «сыном Георгиевым, внуком Манамаховым именем Владимера, царя и князя всеа Руси», — как сказано было в Слове о милости Божий, написанном им вскоре после победоносного похода на волжских болгар 1164 года. А это значило, что и сам Андрей мог претендовать на обладание «царской» властью. И спустя совсем немного времени, ещё в одном сочинении, посвященном болгарской победе и установлению на Руси нового праздника Всемилостивому Спасу 1 августа, — Слове на праздник, — суздальский князь действительно был назван «благочестивым и верным нашим цесарем и князем»: он установил это новое для всего православного мира празднование совместно с «цесарем Мануилом», с которым они, по словам того же источника, пребывали «мирно в любви и братолюбии» {300} .

Разумеется, в самой Империи русский князь никак не мог считаться равным императору или называться его «братом». На этот счёт у византийцев существовали очень строгие правила, и к правителям других стран, тем более таких «варварских», как Русь, они относились с плохо скрываемым презрением и высокомерием. Но на Руси руководствовались иными соображениями. В летописной повести об убиении князя Андрея Юрьевича мы встретимся с таким представлением о его власти, которое ставит знак равенства между ним и византийским «царём». Более того, именно к Андрею будут отнесены здесь и знаменитая сентенция апостола Павла о повиновении властям, и определение царской власти, сформулированное еще в VI веке современником императора Юстиниана константинопольским диаконом Агапитом: «Пишет апостол Павел: “Всяка душа властем повинуется: власти бо от Бога учинены суть” (Рим. 13: 1). Естеством бо царь земным подобен есть всякому человеку, властью же сана вышьши, яко Бог» {301} . Иными словами, выходило, что «естеством земным» подобный «всякому человеку» князь Андрей Юрьевич уподоблялся властью своего «сана» не только императору, но и самому Богу. Собственно, нечто подобное мы уже встречали в речи половецких послов, обращенной к его младшему брату Глебу Киевскому: половцы прямо заявляли, что Глеб был посажен на киевском столе равно Богом и князем Андреем.