Аркадий Мильчин - Человек книги. Записки главного редактора

Все же и память у меня была неважная. Свидетельством может служить такой факт. Я с трудом учил и запоминал стихотворения. Мне нужно было до десяти раз повторить наизусть текст стихотворения, чтобы запомнить его и прочитать вслух в классе. В пятом или шестом классе на экзамене по русской литературе я вытянул билет с заданием: Назовите свое любимое стихотворение и прочитайте его наизусть. Первый вопрос не помню, а этот запечатлелся на всю жизнь. Меня можно было смело зачислить в счастливчики, но… стихи я читать не привык, и любимого стихотворения у меня не было. Стихотворения же, которые мы учили в течение года, выветрились из моей головы. А тут такая удача. С большим трудом я вымучил «Тучки небесные, вечные странники…» из классной программы, да и то мне повезло, что учительница, директор нашей школы Любовь Марковна, человек очень занятой, прервала мое художественное чтение на середине: конца я толком не знал.

Не могу не заметить, что и в последующем, когда я читал лекции на курсах повышения квалификации редакторов или выступал с докладами на конференциях, мне не удавалось формулировать мысли так свободно, без бумажки, как хотелось. Меня преследовала боязнь, что я что-то заранее продуманное либо забуду сказать, либо сформулирую не так точно и убедительно, как сделал это предварительно в письменной форме. Поэтому я всегда запасался подробным конспектом лекции или доклада и лишь изредка заменял их планом из кратких пунктов, которые надо будет развернуть в связную доказательную и убедительную беседу со слушателями. Причем буду ли я невидимой нитью прочно привязан к написанному тексту или смогу свободно излагать то, что хочу донести до слушателей, во многом зависело от контакта с аудиторией. Если я видел и чувствовал, что заинтересовал, увлек слушателей, то отрывался от конспекта и начинал импровизировать, хотя нередко потом и жалел об этом, поскольку выяснялось, что не все из задуманного сумел сказать, пропустил нечто важное.

Многие каникулы провел я в детстве на Днепре. И это были самые счастливые дни. Папа купил небольшую плоскодонку на трех-четырех человек, и, когда я стал постарше, мне разрешили плавать на ней без сопровождения взрослых, с группой соучеников, которым тоже разрешали ходить на Днепр потому, что я пользовался у их родителей доверием, воспринимался ими как исключительно положительный мальчик, осторожный и предусмотрительный. В группе непременно присутствовал Алеша Касперский, главный спортсмен нашего класса.

Обычно мы выезжали на лодке на середину Днепра и с лодки ныряли в воду. Лодка плыла по течению, а мы сопровождали ее вплавь. Лишь перед самым Старым Днепром залезали в лодку и на веслах направлялись к пустынным в будние дни пляжам Старого Днепра. Там в каком-нибудь понравившемся нам месте мы устраивали стоянку. Несколько часов там загорали, купались, соревновались – кто дальше прыгнет с места и с разбега, кто дольше продержится под водой, кто дальше заплывет против течения, кто быстрее проплывет намеченную дистанцию. Алеша был первым во всех соревнованиях, кроме одного. В плавании брассом я превосходил его, чем очень гордился.

Другой наш речной аттракцион (кроме полуторакилометрового плавания) был очень рискованным трюком. Как только на нашем пути попадался буксир, тянущий за собой караван барж, мы не могли устоять от соблазна проскочить на веслах между буксиром и первой за ним баржей. Расстояние между ними было достаточно большим, трос натянут на высоте метра полтора, так что большого труда пересечь под тросом линию движения каравана не составляло. Нужно было разогнать лодку и приблизиться к этой линии у кормы буксира так, чтобы был запас расстояния, делавший относительно безопасным путь нашей лодки, перпендикулярный линии движения каравана. Обычно мы пересекали эту линию за много метров до носа первой баржи, так что лихие крики, которыми мы сопровождали свой трюк, не вполне отвечали тому точному расчету, который позволял нам обоснованно не бояться налететь на баржу. Все же и с буксира, и с баржи по нашему адресу звучали весьма нелестные крепкие слова, в общем вполне заслуженные.

Плавание и гребля настолько полюбились мне, что когда после войны я приезжал в Запорожье летом провести отпуск, то предлагал свои услуги лодочникам в качестве гребца-перевозчика. Грести на большой лодке, вмещающей 18–20 человек, большими веслами было, конечно, не то, что на нашей лодчонке. Но мне и хотелось большой физической нагрузки, да к тому же еще и полезной. Один из лодочников, пожилой житель острова Хортица, охотно принимал мои услуги, и мы оба были довольны. К сожалению, забыл, как его звали.

В засушливое лето Днепр ниже плотины Днепрогэса мелел и на середине реки против порта в старом городе образовывались небольшие песчаные острова, на которые любили заплывать с городского пляжа самые азартные пловцы. Делал это не раз и я. На острове обычно загорали, отдыхали, а затем возвращались обратно на общий пляж.

Из походов на Днепр прочно запомнилась дорога домой. Если не было возможности переправиться через Ореховку на лодке, приходилось идти до железнодорожного моста, перекинутого в метрах двухстах от станции, причем сразу же за станцией начинались пески. Место было открытым. Возвращались мы часто к обеду. Солнце в это время палило безжалостно. Ноги вязли в песке. Вскоре от свежести после купания не оставалось и воспоминания. Лицо и шея покрывались потом. Лишь перейдя мост и достигнув Дубовой рощи, мы могли несколько передохнуть от жары. Но самым трудным участком на пути домой было место, где кончалась река Московка, вдоль берега которой пролегала тенистая дорожка, и начинались городские улицы. От улицы Кирова, первой пересекавшей наш путь домой, до улицы Артема тянулся выжженный солнцем пустырь. Это была последняя трудная преграда. Солнце здесь палило особенно безжалостно. Мы обливались потом. Губы пересыхали. Ввалившись домой, мы набрасывались на холодный компот, предусмотрительно заготовленный мамой. Оторваться от него было очень трудно. Пили, во всяком случае я, как любил говорить Вова Браиловский [5], «от пуза», т. е. так, что пузо наливалось, становилось тугим, как барабан. В доме было прохладно, так как на дневные часы окна закрывались ставнями. И желание больше никогда-никогда не ходить днем через пустырь постепенно исчезало. На следующий день все повторялось в точности.

За год до начала войны я уже наловчился переплывать Днепр. Делать это было нелегко. Когда выходил после этого на другой берег, ноги дрожали и подгибались от усталости. Чтобы достичь намеченного на другом берегу места, приходилось заходить вверх по течению и плыть под углом 45 градусов против течения.