Аркадий Мильчин - Человек книги. Записки главного редактора

• сопереживающий – и черствый;

• склонный к самоедству, готовый покаяться, если чувствую за собой вину, – и с трудом воспринимающий критику.

И не могу сказать, чего во мне больше – хорошего или плохого.

Для чего я это написал?

Чтобы предупредить читателей этих записок, если таковые все же найдутся, что я предстану в них в более благостном виде, чем был на самом деле.

А еще я должен обязательно отметить одну особенность моего характера, которая очень мне мешала в жизни и работе, а именно робость, стеснительность. Отсюда стремление не выделяться среди других, быть как можно менее заметным и соответствующим образом одеваться.

Одна наша знакомая художница, с которой мы не виделись много лет после окончания института, встретившись со мной и женой, подметила: «Аркадий не изменил стилю своей одежды». И это была правда. Всегда предпочитал холодные, синеватые тона.

Я всегда ощущал себя в компании человеком очень скучным, не знающим, о чем говорить с окружающими, и загорающимся только от разговора о работе.

Неуверенность в себе – один из моих комплексов. Он несколько ослаб после того, как в доме моего приятеля Юры Лейтеса в Москве (было это еще в годы учебы в институте) графолог, посмотрев на мой почерк, уверенно сказал, что это почерк человека талантливого. Не особенно доверяя графологическим выводам, я тем не менее с тех пор почувствовал себя несколько увереннее: «А вдруг правда?»

В первой части записок папа рассказывает о своих родителях и запорожском детстве, а начинает этот рассказ с главки о происхождении нашей фамилии.

Происхождение собственной фамилии меня всегда занимало. Фамилия вроде не еврейских корней. А каких? На – ин оканчиваются многие русские фамилии: Никитин, Ванин, Печкин и т. д. Но в них корень – либо от имени, либо от названия предмета. А что такое миль—? Миль – по-французски «тысяча», но ведь не миль—, а мильч—. Ничего не получается.

Так я и оставался в неведении о происхождении фамилии Мильчин до тех пор, пока в середине 90-х годов кто-то из знакомых рассказал, что, будучи за рубежом, видел изданный, кажется, в Канаде в 1993 году словарь-справочник фамилий русских евреев. Я попросил дочь Веру во время поездки в Париж найти этот словарь-справочник и посмотреть, нет ли в нем нашей фамилии. Она сделать это сама не успела и попросила выписать эти сведения, если они найдутся, своего французского знакомого Владимира Береловича.

Он был настолько любезен, что прислал ксерокопии титульного листа и нескольких страниц. Заглавие справочника A dictionary of jewish surnames from the Russian empire / By Alexander Beider. В моем доморощенном переводе: Словарь еврейских фамилий в Российской империи. Составитель Александр Бейдер. На обороте: копирайт 1993.

Две страницы с рубрикой Mil’chin:

Mil’chin (Slutsk, Ostrog, Novograd, Odessa) (Melechinskij) T: From the village Mil’cha (Borisov d, Gomel’d, Dubno d) (Mil’chanskij, Miletskij). T: from the village Emil’chino (Novograd d). В моем переводе: Миль’чин (Слуцк, Острог, Новоград, Одесса) (Мелечинский) Т (топонимическое: от названия места – происхождение фамилии); от названия деревни Мильча (административный район Борисова, Гомеля, Дубно) (Мильчанский, Милецкий). Т: от названия деревни Эмильчино (административный район Новограда).

Получается, что фамилия образована, скорее всего, от названия деревни Мильча или местечка Эмильчино. На карте в словаре Бейдера оно не обозначено, но можно предположить, что оно расположено где-то на Волыни или в Подолии. Ларчик просто открывался. Как Слуцкие от Слуцка, Житомирские от Житомира, Кобрины от Кобрина, так и Мильчины – от Мильчи или Эмильчино. А так как мне известно, что семья папы новоград-волынских корней, неудивительно, что кто-то из предков был наделен такой фамилией.

Это подтвердилось списком носителей этой фамилии, погибших во время Великой Отечественной войны. При этом оказалось, что среди них наряду с евреями, в частности моим родным братом Клементием Эммануиловичем Мильчиным, были и белорусы, и украинцы, и русские. Вот такой интернационал Мильчиных.

За рассказом о фамилии следует рассказ о тех, кому она принадлежала, – о родителях и старшем брате, погибшем во время Великой Отечественной войны. Начинается он с мамы, моей бабушки, и вот почему:

Не потому, что, как часто случается, она была главой семьи. Главой был папа. Но ее душой и сердцем, объединяющим и притягивающим людей центром была мама.

Если бы надо было обрисовать мою маму – Марию Львовну Шпильберг – одним-двумя словами, то не только я, но и любой близко ее знавший человек обязательно сказал бы: «Сама доброта». Мягкость, приветливость, душевность, радушное гостеприимство, стремление помочь каждому, кто к ней обратился, умение выслушивать и сопереживать – все это было ей свойственно в самой высокой степени. И закономерно, что к ней тянулись люди, что раненые в госпитале, где мама во время войны работала сестрой в перевязочной, старались попасть на перевязку именно к ней. Ласковым словом и участием она умела смягчить боль и страдание. К ней очень подходило сочетание сестра милосердия. Милосердие было ее призванием.

Папа звал ее не иначе как Маничка. И только такая форма имени воспринималась и воспринимается мною как единственно возможная.

Родилась мама в начале марта 1891 года в деревне Понинка (на Украине) в большой семье Шпильберг. Назвать точную дату она затруднялась. Известно было только, что это был первый день еврейской пасхи того года. На какой точно день приходилось начало пасхи в 1891 году, мама не знала (каждый год этот день был разным). Тогда мы с моим старшим братом Лёсиком постановили считать маминым днем рождения 8 марта – Международный женский день.

По профессии мама была фельдшерицей-акушеркой. Она окончила в Одессе медицинское училище и поехала работать в какое-то село на Екатеринославщине (Днепропетровщине), где прожила несколько лет. Во время Первой мировой войны вернулась в родную деревню.

Где и когда она познакомилась с папой, не знаю. Поскольку оба они учились в Одессе, то не исключаю, что первое знакомство завязалось именно там, но это лишь предположение. По глупости не удосужился спросить у мамы об этом. Если же это не так, то тогда пути их могли пересечься только в 1918 году, когда папа возвратился из германского плена, и пересечься либо случайно, либо по сватовству. В 1918 году папе был уже 31 год, а маме – 27 лет.

Освящал их брак только раввин, а в ЗАГСе даже тогда, когда это стало уже возможным, они зарегистрировать свой брак не удосужились. Поэтому у мамы в паспорте сохранилась ее девичья фамилия – Шпильберг. Когда папа умер, ей пришлось в суде с помощью свидетелей доказывать, что она действительно состояла с ним в браке. Иначе бы ее не признали женой и наследницей. Запорожский суд признал брак мамы и папы имевшим место, в отличие от ленинградского, который отказался в точно таких же обстоятельствах вынести решение, что мать писателя И. Меттера была женой его отца (см. его письмо к А.А. Крону в № 11 журнала «Звезда» за 1998 год).