Игнасио Идальго де Сиснерос - Меняю курс

Я уже находился в санпункте, когда прибыл адъютант Санхурхо. Генерал командовал позицией, около которой нас подбили, и видел падение самолета. Он приказал отправить нас на автомобиле в госпиталь. Так спустя три часа после ранения я очутился в великолепной операционной госпиталя в Мелилье. На этот раз мое положение было серьезным: я получил по пуле в каждую ногу, довольно большую трещину в черепе (врачи даже подумывали о трепанации) [119] и множество ран и ушибов при падении. У моего наблюдателя было несколько переломов и других повреждений, а также пулевое ранение в щеку, оставившее шрам на всю жизнь.

Первые недели в госпитале были тяжелыми; лечение протекало болезненно, но благодаря искусным врачам и моей огромной выносливости я уже спустя два месяца выписался и сделал первые шаги на костылях. Месяц я провел вместе со своей сестрой Росарио и братом Маноло, восстанавливая здоровье, в Канильясе и Сидамоне, а затем вернулся в Мелилью, как раз к моменту взятия Вилья-Алусемаса. На этом Примо де Ривера закончил войну в Марокко.

Взятие Вилья-Алусемаса

На базе в Мар-Чика все пребывали в сильном возбуждении. Для участия в алусемасской операции выделили две эскадрильи гидросамолетов: испанскую и французскую. Последняя прилетела из Бизерты (Тунис). С первого же дня между испанскими и французскими морскими летчиками установились сердечные отношения. Я уже говорил, что летчики нашей морской авиации в отношении знания техники оставляли желать много лучшего. Французские морские летчики, наоборот, действовали умело и применяли тактику, значительно отличавшуюся от нашей. Разница заключалась прежде всего в их жесткой дисциплине во время полета. Мы же больше походили на ФАИ{60}. Давая нам задание, командование никогда не указывало высоту полета, и каждый летел на той, какую находил для себя более подходящей, конечно в зависимости от обстановки. На первый взгляд такой порядок мог показаться абсурдным, но на практике, в ходе войны в Марокко, он имел свои преимущества.

Действия французов более подходили для военных операций в Европе. После двух или трех совместных боевых вылетов у меня сложилось мнение, что тактика, применяемая ими в Марокко, тоже не лишена недостатков.

Среди летчиков французской эскадрильи находился лейтенант Пари, ставший вскоре самым знаменитым асом французской авиации. Он был симпатичным, веселым человеком и прекрасным пилотом. Неоднократно мы вместе летали [120] на задания. Последний раз я видел Пари за несколько дней до его гибели в Касабланке.

Шли последние приготовления к высадке в Вилья-Алусемасе. Командование подтянуло сюда испанскую эскадру и часть французского флота. В числе французских кораблей прибыл и линкор «Париж» - самый мощный в то время военный корабль в мире. Я не буду подробно описывать десант в Вилья-Алусемасе, ограничусь лишь некоторыми деталями, запечатлевшимися в моей памяти.

В баре нашей базы гидросамолетов всегда царило оживление. Там постоянно имелся большой выбор самых лучших вин и ликеров, приобретаемых контрабандным путем в Гибралтаре. Помню «международную» партию в покер между испанцами и французами. Она практически никогда не прекращалась: игроков, отправлявшихся на бомбардировки, заменяли те, кто уже вернулся с задания; ложившихся спать - те, кто вставал. Ели, не прекращая игры, на придвигаемых столиках. Однажды ночью Рамон Карранса, летчик эскадрильи испанской морской авиации, впоследствии ставший алькальдом Севильи, выиграл 20 тысяч песет. В другой раз командир французской эскадрильи выиграл несколько тысяч франков. Вероятно, он был с Корсики, так как каждый раз, меняя тысячефранковый билет на песеты, без особого уважения вспоминал святую Мадонну.

Наиболее выгодными клиентами в баре считались французские и испанские моряки.

Во время алусемасской кампании существовала хорошая практика - отправлять на боевые задания смешанные экипажи из французских и испанских летчиков.

С самого начала операции я почти ежедневно летал над заливом и видел высадку десанта в Вилья-Алусемасе. Наши самолеты имели запас горючего только на четыре часа полета, поэтому, когда оно кончалось, мы садились на воду рядом с одним из наших кораблей и пополняли свои бензобаки. Внушительно и вместе с тем смешно выглядел огромный линкор «Париж» посреди залива Алусемас. По боевой тревоге экипаж, укрытый и защищенный броней, поднимался и палил из огромных орудий по обрывистому берегу, где, как предполагалось, марокканцы установили несколько маленьких пушек. В официальных донесениях часто употреблялись слова: «концентрация сил противника». В действительности же почти всегда это были восемь или девять человек, прятавшиеся в скалах. [121]

Взятие мыса Морро-Нуэво силами Иностранного легиона я тоже наблюдал со своего пилотского сиденья. Мне было все так хорошо видно, как если бы я находился в театре в первом ряду балкона. Наступавшие легионы двигались в строгом боевом порядке. Офицеры, руководившие операцией, шли впереди. Тогда-то я понял причину большой разницы в потерях среди офицеров легиона и в обычных войсках. Наступил момент, когда наше продвижение приостановилось (должно быть, сопротивление оказалось очень сильным) и отряд укрылся в скалах. Но вот появились еще две роты легионеров, присланные на помощь. Построившись для боя, они быстро пошли вперед, оставляя за собой убитых и раненых. Дойдя до высоты, где укрепились наши войска, они вместе с ними бросились в атаку. Огромные потери свидетельствовали об ожесточенности схватки. Наступление велось по всей широте Морро. Марокканцы, которым некуда было отступать - позади начинались высокие и обрывистые скалы. - стояли насмерть.

Мы произвели посадку у авианосца «Дедало», чтобы запастись бензином. Я поднялся на борт выпить кофе и, когда вышел из каюты, заметил на палубе нескольких морских офицеров, смотревших в бинокль на Морро-Нуэво, на позицию, взятие которой Иностранным легионом мы несколько минут назад наблюдали. Они рассказали, что легионеры бросают с крутого обрыва в море захваченных в плен марокканцев. Я взял бинокль, и мне представилось ужасное зрелище: с высоты почти 100 метров легионеры сбросили в море двух человек. Увиденное потрясло и возмутило меня. По радио я сообщил командующему авиации о взятии Морро-Нуэво, отметил храбрость, проявленную подразделениями Иностранного легиона, но одновременно доложил о жестокости и бесчеловечности, с какими его солдаты расправлялись с пленными. Свое донесение я закончил словами: «Подобные дела бесчестят всю армию». Позже мне стало известно, что полковник Сориано, получив мое радиосообщение, немедленно передал его Примо де Ривера.