Игнасио Идальго де Сиснерос - Меняю курс

Я не обменивался мнениями по этому вопросу ни со своими родственниками, ни со своими друзьями. Не мог я ознакомиться и с взглядами и настроениями крупной буржуазии.

Через несколько месяцев Хосе Арагон оставил свой пост губернатора Бискайи. Случилось то, чего он опасался. Вспыхнула мощная забастовка. Правительство Мадрида приказало [222] немедленно подавить ее. Хосе считал требования трудящихся справедливыми и подал в отставку. Ее приняли, и он снова вернулся в авиацию.

* * *

Поскольку до 1 сентября авиашкола в Алькала наработала, я пользовался любой возможностью, чтобы полетать по стране. В частности, побывал на открытии аэродрома в Касересе, возглавив группу из двух эскадрилий самолетов «Бреге-19».

В Касересе жило немало наших родственников и среди них семья одного из братьев моей матери, Мануэля Лопес-Монтенегро (подарившего мне когда-то кусок эстрамадурского филе, съеденный кладовщиком колледжа в Витории). К тому времени дядя Мануэль уже умер. Его жена Мария, тоже урожденная Лопес-Монтенегро, ярая реакционерка и католичка, осталась с двумя дочерьми немного моложе меня. Я всегда питал к ним симпатию, они казались мне искренними и добрыми.

Небольшой городок Касерес очень живописен. Там сохранилось много домов родовитых семей с фамильными гербами и башнями. В одном из таких особняков и проводила большую часть года тетя Мария со своими дочерьми.

В честь нашего прибытия муниципалитет устроил обед. Социалист-алькальд оказывал нам постоянное внимание. Говорю о любезности мэра, чтобы подчеркнуть глупое поведение местных буржуа, демонстративно игнорировавших нас. Они не упускали случая выразить свое презрение к республиканскому правительству.

Прибыв в Касерес, я колебался, стоит ли навестить родственников. Однако после торжественного обеда и весьма революционной речи мэра решил не делать этого. Я представлял, как им было неприятно узнать (в Касересе любое происшествие немедленно становилось известно всем), что их двоюродный брат, один из Лопес-Монтенегро, помогал установлению республики в Испании и сидел рядом с мэром-социалистом, требовавшим проведения аграрной реформы, то есть конфискации владений и моих родственников. Думаю, я поступил правильно, не зайдя к ним. Но, остановившись в гостинице, поплатился за это.

Муниципалитет поселил нас в одном из лучших отелей города. День выдался тяжелый, мы порядком устали и, как только закончился ужин, отправились спать. Поднявшись в свою комнату, я лег и немедленно заснул, но не прошло и пяти [223] минут, проснулся от невыносимого зуда. Пришлось зажечь свет - простыни были усеяны клопами. Вести борьбу с ними было бесполезно. Раздосадованный, я спустился в патио гостиницы, где, как мне помнилось, стояли плетеные кресла.

Через несколько минут появился еще один летчик, тоже жертва проклятых насекомых. Затем, ругаясь, один за другим спустились вниз и остальные. До сих пор не могу понять: неужели постояльцы, жившие здесь до нас, не возмущались и не протестовали против такого безобразия?

На следующий день во время прощального визита городским властям состоялась беседа, которая сильно обеспокоила меня.

Впервые я получил возможность убедиться, как организованно реакция наступала на республику. Правые элементы, руководимые епископом, отказались участвовать в торжествах по случаю открытия аэродрома. Под угрозой увольнения они запретили присутствовать на них своей прислуге и служащим. Они не допускали мысли, что открытие может состояться без епископского благословения и без мессы, положенной по регламенту, - иначе говоря, без принятого при монархии церемониала. Не зная всего этого, мы действительно были удивлены малым количеством публики на празднике по поводу открытия аэродрома. Особенно бросалось в глаза отсутствие лиц, которых в провинции называют «господами», хотя раньше они никогда не пренебрегали подобными торжествами.

Мне рассказали, что правые резко сократили закупки товаров в магазинах. Но самыми провокационными были их действия в собственных имениях. Так, они отказались от некоторых полевых работ или даже совсем не обрабатывали часть земли, чтобы лишить батраков куска хлеба и тем самым вызвать у них недовольство республиканским строем.

* * *

Вернувшись в Мадрид, я поделился с Прието своими впечатлениями. Желая придать им большую убедительность, я обратил его внимание на разницу в отношении к нам при открытии аэродромов во времена монархии и сейчас, при республике.

Последний раз до переворота я присутствовал на открытии аэродрома в Памплоне, совпавшем с праздником святого Фермина. Тогда «приличные семьи» города, как говорится, лезли из кожи вон, выражая свои симпатии летчикам. Поведение же «господ» из Касереса, напротив, было крайне враждебным. [224]

Теперь, хотя это может показаться неуместным, я хочу прервать рассказ о разговоре с Прието, чтобы несколько подробнее остановиться на одном из самых любопытных испанских обычаев, известном под названием «энсиерро», который я видел в Памплоне.

Одни утверждали, что «энсиерро» очень популярен, он единственный в своем роде и было бы преступлением упразднить его. Другие, напротив, считали этот обычай варварским, недостойным цивилизованной страны и требовали запретить зрелище, каждый год заканчивавшееся смертью кого-либо из его участников.

Прибыв в Памплону, наша эскадрилья истребителей, прежде чем произвести посадку, сделала несколько кругов над городом и продемонстрировала перед заполнившей улицы публикой свое искусство высшего пилотажа. Зрители с восторгом следили за акробатикой в воздухе. На аэродроме нас ожидали городские власти и огромная толпа зевак. Там были священники, монахини, почти вся памплонская буржуазия. Среди встречавших случайно оказался граф Родезно, женатый на сестре тетки Марии, той, что жила в Касересе. Томас Родезно, глава наваррских карлистов, то есть крайний реакционер, был весьма любезен со мной. Добрый родственник не мог предугадать тогда моих будущих похождений.

После ужина я пошел погулять с Маноло Касконом, летчиком нашей эскадрильи, и несколькими молодыми людьми из Памплоны. Повсюду царило оживление. В переполненных кафе сидели по-праздничному разодетые буржуа со своими женами. Молодежь из народа собиралась в пивных или бродила группами по улицам. Эти «бронзовые парни» были неутомимы. Всю ночь накануне «энсиерро» они танцевали, пели, довольно много пили, в основном красное вино, придававшее бодрость и поддерживавшее их в напряженном состоянии. Обычно они носили черные блузы, платки на шее, берет и альпаргаты.

Интересно, что парни и девушки на людях не общались друг с другом. На улицах танцевали и развлекались только мужчины, и вообще мужчины и женщины всюду держались обособленно.