Игнасио Идальго де Сиснерос - Меняю курс

Относился я к этим людям совершенно определенно: если кто-нибудь намекал на мое поведение или мои убеждения, я просто посылал их к черту!

Дело не в том, что я был абсолютно нетерпим к мнению других. Но презрение ко всему республиканскому, постоянно сквозившее в их словах, настолько оскорбляло меня, что молча выслушивать подобные высказывания я не намеревался. Правда, оно не было чем-то новым. Эти люди презирали простой народ давно и откровенно, но они не проявляли открыто свои чувства, пока народ не попытался поднять голову. А произошло это с установлением республики.

Они считали совершенно естественным, что народ трудится на них и служит им, и ссылались на очень удобное для них утверждение церкви о вечном существовании бедных и богатых. При этом они видели справедливость в том, чтобы сажать простых людей в тюрьму при их малейшей попытке улучшить свою жизнь.

Рожденные и взращенные в «высшей» среде, они не могли не питать ненависти и презрения к беднякам.

Я мог бы привести бесчисленное количество фактов в подтверждение этого, но, чтобы не быть многословным, приведу лишь один, необычайно возмутивший меня.

Мой кузен Пепе, будучи порядочным человеком, не рассказывал о своих любовных похождениях, но однажды по причинам, которые незачем приводить здесь, все же вынужден был посвятить меня в свои отношения с одной известной мне дамой. Эта замужняя женщина, имевшая двух сыновей, красивая и приятная, иногда приезжала в Мадрид провести день с Пепе, а вечером с последним поездом возвращалась домой.

Как- то мы встретились на мадридском вокзале, и я оказался с ней в одном купе. Страшно возмущенная, она заявила, что не понимает, как Пепе и я могли стать республиканцами и «смешаться» с «чернью», которая отрицает мораль и религию, хочет разрушить семью и т. д. и т. п. С изумлением я слушал эту даму. И как было не удивляться! Замужняя [260] женщина, имеющая детей и специально приезжающая к любовнику, еще осмеливается с серьезным видом говорить об отсутствии морали и религии у «республиканской черни» и читать мне наставления!

Кони владела настоящая страсть к древним памятникам нашей страны. Обычно о них мало кто знал. В конце недели мы организовывали туристские экскурсии, постепенно открывавшие перед нами необычайные красоты нашей родины.

Сначала мы посетили окрестности Мадрида: замки, монастыри, деревни, города, - одним словом, все достопримечательности Кастилии, почти неизвестные мне.

Готовясь к очередной экскурсии, я читал путеводители. Когда я встречал описание тех мест, через которые некогда проезжал, не обращая внимания на них, мне казалось, что речь идет о каких-то чудесных, недоступных мне красотах за границей.

Порой мы с Кони забирались далеко в глубь страны. После таких путешествий Испания с ее природой, богатствами и, конечно, людьми становилась нам еще дороже.

Однажды мы собрались посетить в провинции Гвадалахара, в Пастране, могилу принцессы Эболи, фаворитки Филиппа II. К нам присоединились двое знакомых американцев, муж и жена. Муж, Боб Стунтс, известный журналист, работал в американском телеграфном агентстве. Его жену, очаровательную женщину, тоже звали Кони. Они несколько лет жили на Кубе, и оба хорошо говорили по-испански.

Мы свернули с шоссе, чтобы пообедать, но наша машина застряла на лугу. Не будучи в силах вытащить ее самостоятельно, мы отправились в ближайшую деревню и попросили помощи у первого встретившегося нам крестьянина. Он взвалил себе на плечи две большие доски, пошел к машине и вскоре почти без нашей помощи вытащил ее.

Боб Стунтс попытался помочь крестьянину отнести одну из досок, но тот без тени прислужничества отказался от его помощи, как хозяин, не желающий причинить беспокойство своим гостям.

На прощание Боб хотел дать ему банкноту в пять дуро. Но крестьянин не взял денег и распрощался, пожелав доброго пути. Его поведение глубоко поразило американцев.

Сколько чувства собственного достоинства было в словах и действиях этого простого крестьянина, который, вероятно, не умел ни читать, ни писать и для которого 25 песет были большой суммой! [261]

Боб и его жена не забыли этого случая. Много лет спустя я слышал, как Боб в разговоре с группой американцев, обсуждавших характерные особенности разных народов, сказал, что самыми благородными людьми, когда-либо встретившимися ему в жизни, были крестьяне Кастилии.

Я всегда восхищался крестьянами Гвадалахары. Мне довелось довольно продолжительное время общаться с ними. Большинство солдат аэродрома Алькала родились в этой провинции. Пепе Легорбуру в бытность начальником школы, разъезжая по провинции, всегда брал с собой кого-либо из солдат и разрешал им проводить конец недели со своими родными. Эти короткие отпуска и жест начальника, бравшего в свою машину солдат, доставляли им и их родителям большую радость. Сменив его на этом посту, я с удовольствием продолжал введенную им традицию.

Такие поездки давали мне возможность знакомиться с жизнью семей моих солдат. Это были в основном крестьяне, которые имели собственные клочки земли, но настолько крошечные, что не могли прокормить своих владельцев, вынуждая их часть года работать батраками на полях крупных землевладельцев.

Мне горько описывать внешний вид этих крестьян: худые, небольшого роста, с бронзовой кожей, обычно не брившиеся по нескольку дней, с черной густой бородой, в страшно потрепанных от долгого ношения вельветовых брюках, фахе{114}, жилетке и берете. Они были почти сплошь неграмотны; жилища их малы и бедны. Когда я слышу разговоры о строгости и воздержанности кастильского крестьянина, то невольно думаю, что иным он и не мог быть. Отсутствие элементарных удобств, тяжелый климат, постоянное недоедание - в таких условиях разболтанный и неумеренный не смог бы выжить.

Но этот крестьянин одарен природным умом, которому мне не раз приходилось удивляться. Он рассуждает с изумительной логикой, как прирожденный философ, и с уверенностью человека, хорошо знающего жизнь, хотя обычно никогда не выезжает за пределы своей деревни. Достоинство и гордость - основные черты его характера. Без преувеличения должен сказать, что все люди из простого народа, с которыми я познакомился в провинции Гвадалахара и в Алькала, были честными и порядочными. [262]

Когда наконец был принят закон о разводе, Кони подала прошение. Дело рассматривалось в суде, который признал Кони правой и поручил ей опекунство над дочерью до ее совершеннолетия.

Мы решили, не откладывая, зарегистрировать свой брак, но не в Мадриде, а в Алькала-де-Энарес, предполагая, что там осуществить наше намерение проще. Как и следовало ожидать, родные игнорировали это событие. Ни один родственник Кони не приехал на свадьбу, с моей стороны присутствовал только кузен Пепе.