М. Рузе - Роберт Оппенгеймер и атомная бомба

– Полагаете ли Вы, что современные достижения теоретической физики могут доказать то, что уже издавна провозгласили как догмат различные религии, а именно, что способности Человека познавать и осмысливать Природу имеют непреодолимые пределы?

– Мне кажется, что идея научного прогресса отныне неразрывно связана с судьбами человечества. На мой взгляд, такая точка зрения чужда какой бы то ни было религии. Развитие науки наглядно показало несоответствие между теоретически безграничными возможностями человеческого познания и ограниченными способностями одного человека, между бесконечностью и индивидуумом. И хотя в будущем возможность познать что-то новое, вероятно, станет привилегией меньшинства все более и более специализирующихся ученых, тем не менее сама эта возможность остается практически безграничной. Вот почему некоторые препятствия, которые еще в XIX столетии, казалось, лишали нас возможности представить себе единую картину мира, недавно оказались устраненными. Последние работы по определению возраста Земли, по выявлению сущности процесса перехода от неорганической материи к живой клетке, открытие свойств некоторых протеинов передавать от поколения к поколению генетическую информацию, а также исследования природы нервных импульсов – все это – не что иное, как мосты, перебрасываемые через непознанное.

– Кое-кто стремится к возрождению на новой основе спиритуализма, с помощью которого, по их мнению, удалось бы представить эпоху как нечто единое, дать ее синтез. Не думаете ли Вы, что подобного рода синтез может сделать только наука?

– Подобное понятие синтеза, на мой взгляд, основано на ошибке, свойственной самой структуре наших знаний. Мне кажется, что наши знания никогда не смогут в будущем быть всеобщими. Всеобщность знания из-за отсутствия критериев оценки и сравнения станет понятием, лишенным смысла, или догматизмом. В наши дни восхождение на каждую новую ступень познания уже не может представлять собой обогащения общей культуры, как это было в Древней Греции или в Европе середины пятнадцатого столетия; оно становится привилегией небольшого общества крупных специалистов, которым не удастся сделать свои открытия доступными для простых смертных, как смог сделать в свое время Ньютон.

Мне, например, кажется невозможным объяснить основные принципы теории относительности и квантовой теории или же принцип сохранения четности. Мне ни разу не довелось слышать такого объяснения этих положений, которое могло бы как-нибудь обогатить общую культуру.

Что же касается спиритуализма, то боюсь, что человечеству не доведется переживать в дальнейшем эпохи, которые можно было бы сравнить со славным XVIII столетием во Франции. Мы осуждены на жизнь в таком мире, где каждый поставленный вопрос влечет за собою другие вопросы, и процесс этот бесконечен. Одним из мучительных свойств процесса познания является его необратимость.

Боюсь, не взывают ли те, кто сегодня стремится к синтезу, или единству, к ушедшим в прошлое временам. Мне кажется, что подобного рода синтез они могут установить лишь ценою тирании или отречения.

– Может ли научный опыт служить в этом мире, лишённом единства, руководящим критерием для необходимого морального обновления?

– Мне кажется, что единственный открывающийся перед нами путь состоит в поисках равновесия, которыми занимается человек Науки. К этим поискам его принуждает то постоянное разделение, которое ученый по соображениям научной дисциплины должен проводить между новым и привычным, между геройством и раболепством, между необходимейшим и излишним. Ученый требует Правды, полностью освобожденной от двусмысленности, потому что в нашем сегодняшнем мире двусмысленность может быть только причиной разброда… Наконец, этот путь безотлагательно требует братства, единства мыслей и дел, без которых Человек остается беспомощным пленником слишком узкого взгляда на свое поведение в нашем слишком сложном и слишком обширном мире.

Если бы можно было передавать опыт науки, а мне кажется важным добиваться этого, то стало бы возможным подготовить значительно большее число людей к трудному испытанию «Человек перед лицом мира», испытанию, в котором философы и правительства кажутся мне глубоко анахроничными.

Газета «Монд» от 29 апреля 1958 года.

Проблема, которой я хотел бы коснуться, заключается в установлении связи между величественным развитием науки нашего времени и той ее «обменной ценностью», которую мы можем получить в пределах общедоступной беседы.

То, что я понимаю под «общедоступным языком», – идеальное понятие; оно охватывает часть человеческих знаний, которая, не претендуя на всеобъемлющее значение, имеет качество «общедоступности», т.е. позволяет описать и объяснить понятными для всех словами предметы и явления, правда, при условии, что все осознают значение употребляемых определений.

Очертания этой «общедоступной части» сегодня сглаживаются несколькими факторами: обширностью нашего мира и многочисленностью отдельных человеческих объединений, принципом равенства, который провозглашает право каждого человека принять участие в обсуждении, быстрым ростом общества и глубокими изменениями его характера. Облик «общедоступной части» пострадал равным образом и от другого фактора – величественного развития науки и расширения области знания.

Все современные науки порождены философскими размышлениями и техническими изобретениями. Историки будут спорить до бесконечности о сравнительной важности этих двух составных частей, но верно одно: истоком любой отрасли науки и всей науки в целом является общедоступный язык неспециалистов.

Если мы обратимся к заре возникновения европейских традиций или современного общества, то увидим, что и в те времена знания были доступны только незначительной части населения. Граждане Афин или кучка людей, интересовавшихся политическим строем Соединенных Штатов Америки под влиянием «светочей» XVIII века в период от Монтескье до Французской революции, составляли относительно немногочисленные группы. Они владели языком, опытом и общими знаниями, достаточно доступными для всех. Нет сомнений, что и в XVIII столетии физика, астрономия, математика начинали принимать абстрактный характер, в столь сильной степени свойственный им сейчас, но все же они были доступны просто образованному человеку.

Сегодня положение коренным образом изменилось. Действительно, мы отмечаем наличие растущей пропасти между языком науки и общедоступным языком, причем первый обеднил и выхолостил второй, лишив его законного права на существование и осудив на постоянный произвол. Пропасть появилась также между интеллектуальным миром ученых и тех людей, которые на уровне общедоступного языка изучают основные проблемы человеческого общества.