Сергей Кремлев - Ленин. Спаситель и создатель

В (меньшевики и эсеры). Надо и поскорее. Надо назначить сроки, мы уже 200 раз говорили об этом в контактной комиссии и завтра же поговорим в 201 раз окончательно.

Г(большевики). Надо и поскорее. Но гарантия его успеха и созыва одна: увеличение числа и укрепление силы Советов рабочих, солдатских, крестьянских и пр. депутатов: организация и вооружение рабочих масс – единственная гарантия»

Не могу не привести и ленинский ответ на ленинский же вопрос № 27 «Какого цвета знамя соответствовало бы природе и характеру различных политических партий?»:

«А (правее кадетов). Чёрное, ибо это настоящие черносотенцы.

Б (кадеты). Жёлтое, ибо это международное знамя рабочих, служащих капиталу не за страх, а за совесть.

В (меньшевики и эсеры). Розовое, ибо вся их политика есть политика розовой водицы.

Г(большевики). Красное, ибо это есть знамя всемирной пролетарской революции» [180].

Вот что предлагал России и вот что говорил Ленин России сразу же после возвращения в Россию.

В политической реальности нынешней России чёрное знамя подошло бы Жириновскому, жёлтое – «Единой России», розовое – «Справедливой России»… Красное же знамя – знамя коммунистов, является естественным знаменем КПРФ.

Ленин, смлада встав под Красное знамя, ему не изменил никогда и ни в чём! Но почему же программа Ленина весны 1917 года спасительная для дела мира, для стабилизации общественной и экономической жизни в России не стала программой общества?

Увы, исключительно потому, что имущее меньшинство, чьи интересы обслуживали правящие тогда бал в России политиканы, а также образованная часть общества, крупные и мелкие буржуазные газеты, духовенство и т. д. и т. п., плюс – меньшевики и эсеры, дружно встали стеной против Ленина и его идей и сделали всё для того, чтобы народ не поверил Ленину.

Народ постепенно – самуй силой вещей, начинал приходить к пониманию правоты Ленина, и к осени 1917 года трудящееся большинство в большинстве своём его правоту осознало – иначе ленинский Октябрь не имел бы успеха. Но время для возможной быстрой и мирной стабилизации России было упущено.

Упущено не Лениным, а Россией, и упущено по вине не Ленина, а по вине образованных слоёв, которые вскоре первыми от этого и потерпели!

Руководство первым Советом рабочих депутатов – Петроградским, рабочие отдали меньшевику Чхеидзе, большевики были там в абсолютном меньшинстве. После возвращения Ленина в Россию, он был сразу же избран членом Петросовета, но – не более того!

А если бы рабочая и крестьянская масса не были сбиты с толку всеми этими чхеидзе, церетели, скобелевыми, керенскими, черновыми и т. д.? Если бы по приезде Ленина и обнародования его Апрельских тезисов народная масса настояла на перевыборах председателя Петросовета?

И если бы им уже весной 1917 года был избран Ленин?..

Или, представим себе, что открывшийся 3 июня 1917 года 1-й Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов, образовавший Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет, избрал бы его председателем не меньшевика Чхеидзе, а большевика Ленина…

Что было бы тогда?

Что ж, если бы все эти – вполне возможные, в принципе – «если бы» реализовались, то история новой России была бы совершенно иной! Без тех крови и разрухи, которые как начались при царе, так и ещё больше усугубились саботажем имущих летом и осенью 1917 года.

Это была бы история новой России и без Гражданской войны.

В своих публичных выступлениях Ленин был вынужден подчёркивать, что большевики против сепаратного мира с Германией.

Если бы он говорил иначе, то вся интеллигентская – чиновно-адвокатско-журналистско-профессорская – сволочь, которая и так на все лады распевала песню о «пломбированном вагоне», потребовала бы для Ленина и его партии самосуда! Тогда только и криков было, что о «революционном оборончестве», о «войне во имя свободы до победного конца», а военный заём Временного правительства был назван «займом свободы»…

Хотя для России был бы, вообще-то, благом и сепаратный мир с Германией. Но нет же – сама мысль Ленина о том, что войну надо кончать не чьей-либо победой, а общим для всех миром – простая и верная мысль, не только не была воспринята образованными слоями России с энтузиазмом, она была освистана и ошикана.

В вонючих, заплывающих кровью, окопах сидели мужик и рабочий, не понимая – за что воюют? Или – уже поняв, что воюют ни за что … А рафинированные интеллигенты типа академика Готье ныли в дневниках о «народе-пораженце», якобы неспособном «защитить свободу»…

Я ещё не раз вернусь к такой типичной для старой России фигуре академика Готье, а пока скажу, что читал дневники этого крупнейшего русского индолога, относящиеся ко временам революции и гражданской войны, со смешанным чувством недоумения, горечи и отвращения – настолько был неправ и мелок Готье в своих текущих и перспективных оценках судеб России.

Рассмотрим лишь один ленинский виртуальный, но вполне реализуемый – при всеобщем желании – поворот в жизни России в 1917 году. Речь – об отношении к войне…

До весны 1917 года большевики не имели такого влияния в широких народных массах, которое играло бы решающее значение для массовых умонастроений и хода политического процесса в России. Напомню, что первый состав даже столичного Петроградского Совета рабочих депутатов был не большевистским, а подавляюще эсеро-меньшевистским, как и состав делегатов Первого Всероссийского Съезда Советов. При этом интересы масс – и отнюдь не только «низов», объективно выражали только большевики!

Чтобы убедиться в этом, познакомлю читателя с письмом некоего раненого офицера. Это письмо приводит поэт Александр Блок в своих выписках из документов учреждённой Временным правительством Чрезвычайной комиссии для расследования противозаконных по должности действий бывших министров царского правительства:

«Очень интересный документ представляет письмо какого-то раненого офицера, посланное из Москвы 25 января Протопопову (копия Милюкову). Автор письма говорит, с одной стороны, что надо… послать Милюковых и Маклаковых в окопы, чтобы они перестали работать на оборону и увидели, что такое война: легко им из кабинета предлагать воевать „до победного конца“. С другой стороны, офицер считает, что нельзя продолжать войну и надо заключить мир, пока нет ни победителей, ни побеждённых. „Если мир не будет заключён в самом ближайшем будущем, то можно с уверенностью сказать, что будут беспорядки… Люди, призванные в войска, впадают в отчаяние… не из малодушия и трусости, а потому, что никакой пользы от этой борьбы они не видят“…» [181]