Сергей Кремлев - Ленин. Спаситель и создатель

Здесь же придётся ограничиться кратким пересказом…

Вначале Ленин встретился с П. Б. Аксельродом, и они провели два дня «в очень душевной беседе». Затем Ленин отправился в Женеву – к Г. В. Плеханову, и там Потресов («Арсеньев»), уже находившийся в Женеве, предупредил, что «надо быть очень осторожным с Г.В.»

Плеханов был недоволен многим, начиная с того, что Ленин и Потресов готовы лояльно сотрудничать – в рамках возможного, с «легальными марксистами» П. Б. Струве и М. И. Туган-Барановским. Как писал Ленин, Плеханов «проявлял абсолютную нетерпимость, неспособность и нежелание вникать в чужие аргументы и притом неискренность, именно неискренность», и «в товарищеской беседе между будущими соредакторами эта… дипломатичность поражала крайне неприятно».

Мало что изменил и общий «съезд» в составе Плеханова, Аксельрода, Веры Засулич, Ленина и Потресова… Мартов, которого Ленин в рукописи назвал «нашим третьим» приехать не смог, зато до Женевы добрался Струве, и начались непростые дискуссии. Причём в гневных филиппиках Плеханова был тогда некий пикантный момент, но о чём шла речь конкретно, читатель узнает позднее – когда повествование дойдёт до V съезда РСДРП…

Плеханов то и дело угрожал тем, что откажется от роли соредактора и будет «простым сотрудником», причём даже Засулич заметила, что Георгий Валентинович «всегда полемизирует так, что вызывает в читателе сочувствие к своему противнику»… Тем не менее, после всех ультиматумов было решено, что в редакцию газеты войдут шесть редакторов (Плеханов, Ленин, Мартов, Аксельрод, Потресов и Засулич), но у Плеханова будет «по вопросам тактики» два голоса.

Плеханов сразу же принимает «тон редактора», «не допускающий возражений», и «берёт в руки бразды правления».

«Мы сидим все, – писал Ленин, – как в воду опущенные, безучастно со всем соглашаясь и не будучи ещё в состоянии переварить происшедшее. Мы чувствуем, что оказались в дураках, что наши замечания становятся всё более робкими… Мы сознавали, что одурачены окончательно и разбиты наголову… Мы сознали теперь совершенно ясно, что утреннее заявление Плеханова об отказе от соредакторства было простой ловушкой, рассчитанным шахматным ходом, западнёй для наивных „пижонов“…»

Н-да…

Историки партии не заостряли внимание на этом моменте в жизни Ленина, а зря!

Здесь есть над чем задуматься и есть что в Ленине понять…

С одной стороны, Ленин, если иметь в ввиду его политические взгляды, очень рано понял всё то, что многие не поняли вообще. Уже в 1900 году Ленин в основных чертах политически мыслил примерно так же, как он мыслил в 1917 году. С другой стороны, если иметь в виду жизненный опыт Ленина, то в 1900 году Ленин был житейски ещё простодушен и психологически достаточно наивен. И в этом не было ничего удивительно, напротив – никак иначе быть и не могло!

Он вырос в атмосфере просто-таки образцовой семьи. Об этом будет сказано позднее отдельно, но сразу подчеркну, что Ленин как личность формировался в семье, где нормой были абсолютно честные , откровенные отношения как между отцом и матерью, так и между родителями и детьми. Соответственно, такими же открытыми, абсолютно товарищескими были и отношения между братьями и сёстрами, а наличие в семье шести детей разного возраста обеспечивало прочную и весёлую детскую дружбу в пределах дома. Искать друзей и товарищей на стороне, вне дома, у Володи Ульянова необходимости не было, его товарищами были Саша, Оля, Аня, позднее – ещё и Маняша с Митей…

Да и мать с отцом тоже были для него не только нравственным образцом, но и старшими товарищами.

Выйдя во «взрослый» мир царской России, юный Владимир сразу же столкнулся лоб в лоб с его несовершенством и жестокостями, но именно что – лоб в лоб! А в новой «взрослой» среде – молодой революционной, ему психологически и житейски близкой, всё тоже было достаточно открыто. Были, конечно, чьи-то амбиции, обиды, но в целом все дискуссии носили идейный характер, споры и заблуждения были – по молодости – искренними. То же надо сказать и о до-тюремном, «кружковом» периоде жизни Владимира Ульянова: его чувства по отношению к товарищам, и чувства товарищей по отношению к нему проявлялись прямо.

В тюрьме и потом в ссылке конфликтов хватало, но и они были всё так же обнажёнными… Скажем, жандармы на допросах хитрили, хитрил на допросах и он. Но это были открытые, так сказать, хитрости.

И вот Ленин, полный хотя и не юношеского – ему уже тридцать лет, но вполне молодого – ему ведь всего тридцать лет, задора и энтузиазма, полный молодых сил, приезжает к старшим товарищам по борьбе в расчёте на полное понимание. Он предвкушает дружную работу как по организации партии через общерусскую газету, так и по развитию марксистской теоретической мысли через отдельный научно-политический журнал, и вдруг…

И вдруг сталкивается в Женеве с капризами Плеханова, с «шахматными ходами», иными словами – с интригой!

В натуре Ленина не было интриганства до этого, и оно не пристало к нему впоследствии, хотя и ему пришлось освоить с годами искусство политических «шахматных ходов». Тем не менее, к нему – в реальной жизни, была в полной мере приложима характеристика, которую дал Дюма-отец своему литературному капитану мушкетёров де Тревилю: «Владея способностью вести интригу не хуже искуснейших интриганов, он оставался честным человеком».

Но в 1900 году Ленин подобным искусством ещё не владел, и был, конечно, поведением Плеханова, ошарашен, как, впрочем, и Потресов…

Описывая, как «чуть не потухла» «Искра», Ленин признавался сам себе:

«Никогда, никогда в моей жизни я не относился ни к одному человеку с таким искренним уважением и почтением, ни перед кем я не держал себя с таким смирением, и никогда не испытывал такого грубого пинка…, нас припугнули как детей, припугнули тем, что взрослые покинут нас и оставят одних, и, когда мы струсили (какой позор!) нас с невероятной бесцеремонностью отодвинули….

Ну, а раз человек, с которым мы хотим вести близкое общее дело, становясь в интимнейшие с ним отношения, раз такой человек пускает в ход по отношению к товарищам шахматный ход, – тут уже нечего сомневаться в том, что это человек нехороший, именно нехороший, что в нём сильны мотивы личного, мелкого самолюбия и тщеславия, что он – человек неискренний. Это открытие – это было для нас (с Потресовым, – С.К .) настоящим открытием» – поразило нас как громом потому, что мы оба были до этого момента влюблены в Плеханова и как любимому человеку прощали ему всё, закрывали глаза на все недостатки, уверяя себя всеми силами, что этих недостатков нет… [246]