Владимир Виноградов - Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране

Шах с шахиней занимают места за столом, садятся. За спинками кресел навытяжку в парадной форме – высшие военные чины. Садятся и все присутствующие – это новость, ранее «тронные речи» шаха слушали стоя.

Шах начинает читать свою речь. Он довольно спокоен, его глуховатый голос звучит уверенно. Шахиня, наоборот, явно нервничает, изредка бросает косые взгляды по сторонам. Народ требует ухода шаха, это сейчас фокус всех выступлений. Что же скажет шах в эти решающие минуты его правления? Сможет ли он правильно оценить положение, что предложит изменить? Ведь без изменений явно нельзя обойтись?

О чем же говорит шах?

Он не отрицает – в стране волнения, это результат «демократизации» общественной жизни, утверждает он, но были и «задуманные действия», и заговоры. Нет, не понимает шах размаха народного движения и его требований или нарочито игнорирует их – ведь как легко свалить все на «демократизацию», которой и в помине нет, и на излюбленную причину – заговоры, традиционную формулировку всех монархов.

Далее шах касается другого сюжета: если внутри не будет единства, создается угроза независимости страны. Смысл простой: сплачивайтесь, иранцы, вокруг монарха. Шах признает малую эффективность экономических мероприятий правительства (оно ведь всегда козел отпущения), говорит о необходимости приведения экономических планов в соответствие с возможностями, о решимости исправлять ошибки (какие, чьи – не говорится). Об отношении с США, СЕНТО не упоминает, хотя ликвидация ирано-американского военного союза – одно из требований оппозиции. Ни слова и о том, когда будет отменено военное положение. Такая речь явно ни ко времени, ни к месту. Шах делает хорошую мину при плохой игре, нарочито не замечает глубины событий в стране. Его советники явно перестарались. Речь шаха лишь подхлестнет движение против него.

Кончил читать, сложил бумагу, передал ее изогнувшемуся престарелому министру двора Ардалану. Вновь раскрываются задние двери, шах с шахиней удаляются, все по расписанному церемониалу.

Все это заседание, люди, позы, одежды напоминают помпезные кинокадры из «царской жизни»… Возникает ощущение какой-то нереальности происходящего. Где мы находимся? В Голливуде или в революционном Иране осени 1978 года?

С этим событием практически совпадает по времени и другое, на которое, откровенно говоря, в то время не было обращено особого внимания.

Краткое сообщение в печати: по настоянию иранских властей Хомейни вынужден покинуть Ирак, хотел перебраться в Кувейт, но кувейтцы не пустили; тогда он по туристской визе прилетел в Париж.

Это, конечно, закулисная работа шаха – убрать опасного бунтаря подальше от иранской территории. Иракские власти в этом деле оказались сговорчивыми и понятливыми, не зная, конечно, как это обернется против них через пару лет.

Правительство публично, всеми средствами делает вид, что сможет выдержать все разгорающийся шторм…

Премьер-министр Шариф-Имами принял нас вежливо и с интересом. В практических делах наших экономических отношений с Ираном трудностей много, он обещает принять меры, говорит:

– После заботы о сельском хозяйстве наш приоритет – отношения с Советским Союзом.

– А как же внутреннее положение страны?

– Все уляжется, – успокаивает премьер. – Из девяти десятков партий останется две-три, остальные либо сами рассыплются, либо сольются по практическим соображениям.

Несмотря на военное положение, идут важные политические переговоры. С духовенством переговоры он ведет сам, лично, и уверен, что договориться можно, наибольшая трудность – позиция Хомейни, но и тут не все уж безнадежно.

После прохладного, спокойного, полутемного кабинета премьер-министра, где вроде бы все как прежде, контрастом бьет по нервам яркая улица с лихорадочным движением, множеством людей, кажущихся взволнованными, и газеты, газеты, где на 4–6 страницах списки бастующих предприятий и учреждений.

Уже создаются и так называемые «центральные стачечные комитеты» с участием выборных делегатов с мест. Это тоже новое явление, еще одна ступень стачечной и политической борьбы, шаг к координации оппозиционного движения в масштабах всей страны. Явление примечательное и важное.

Крупная забастовка на Исфаханском металлургическом комбинате. Бастуют 20 тысяч человек. Требования экономические и политические: убрать с завода казнокрадов и саваковцев. Дирекция пытается использовать советских специалистов как штрейкбрехеров. Обратилась к ним с просьбой: не могли бы советские специалисты заменить бастующих иранцев на тех объектах, где необходимо непрерывное производство (коксовые батареи, водо– и воздухоснабжение). Положение деликатное. Действительно, выход из строя этих служб нанесет громадный, может быть, непоправимый ущерб всему комбинату, а он, в конце концов, – достояние иранского народа, единственный в стране металлургический комбинат. Как быть? Советский генеральный консул в Исфахане Погребной правильно посоветовал нашим специалистам. Они ответили дирекции: по условиям контрактов мы здесь лишь «советники» при эксплуатации завода иранским персоналом. Забастовщикам же доверительно разъяснили опасности, грозящие заводу в случае остановки жизненно важных для него служб.

Применяют забастовщики и хитрости. В Ахвазе забастовавшие рабочие захватили домостроительный комбинат. Губернатор бросил на них войска. Силы оказались неравными. Тогда забастовщики срочно вывесили портреты шаха и промонархические лозунги. Войска удалились, но… забастовка возобновилась.

…Из США срочно прибыл иранский посол Захеди. Он – личный друг шаха, шахини, постоянный пропагандист опасности, якобы исходящей для Ирана от Советского Союза. Становится вскоре известным: Захеди привез «советы» шаху от американского руководства – держаться твердо, на уступки оппозиции не идти.

…А по городу ползут слухи о возможном отречении шаха в пользу сына. И регентов называют различных. В их числе и Захеди…

…И уже известно, что сейчас ни шах, ни шахиня не могут приказать правительству осуществить тот или иной проект, как это было ранее само собой разумеющимся делом. Их указания могут быть только «предложениями», которые должны лишь рассматриваться правительством, оно и примет решение.

Это уже реальное ускользание власти из рук шаха.

Надо встретиться с ним самому. Что думает шах? И есть ли у него власть?

…Шах сидел сутулясь, похудевший, мрачный. В тишине приемной комнаты Ниаваранского дворца негромко звучали его слова. Он не понимает, что происходит, ведь он хотел лучшего – быстрого развития страны. С горечью сказал: цели «великой цивилизации» оказались недостижимыми, я что-то не учел, придется остановиться. Странно, заметил он, что в народе нет духовного единства, ведь цели-то «великой цивилизации» такие благородные. Сейчас – разброд, все чего-то требуют (это было сказано с отвращением – не привык шах к тому, чтобы от него требовали; просить – да, просили, но требовать?). Он готов разрешить деятельность различных политических партий, в том числе и левых, но – тут голос стал тверже – при непременном условии сохранения конституции, т. е. монархии.