Николай Телешов - Записки писателя

Еще не так давно, в сорокалетнюю годовщину смерти Чехова, в 1944 году, мне довелось не однажды участвовать с Иваном Михайловичем в литературных вечерах: я читал свои воспоминания о встречах с Чеховым, а Москвин читал его веселые рассказы. И как читал! Без всякого грима, одною только мимикой он давал полный образ изображаемого человека. Публика покатывалась от хохота, а Москвин был строг и серьезен.

Крупный самородок, артист разнообразный, глубокий и душевный, Москвин был всегда трогательно прост и добр и искренне предан родному искусству.

Оба они — и Художественный театр и Москвин — в памятный вечер 14/27 октября 1898 года стали вдруг знаменитыми. Наутро вся Москва заговорила о них.

Актер и режиссер МХАТ, народный артист СССР, трижды орденоносец, Москвин был избран в 1937 году депутатом в Верховный Совет и всей душой отдавался своим новым обязанностям.

После смерти Немировича-Данченко он был назначен директором Художественного театра. На этом посту и застала его смерть. Скончался он в феврале 1946 года.

Вспоминается замечательный царь Берендей… Это была первая встреча Москвы с крупнейшим актером нашего времени — Василием Ивановичем Качаловым.

Полвека тому назад, осенью 1900 года, в Художественном театре поставлена была «Снегурочка», пьеса Островского, наполненная красотой русского эпоса. Мощный режиссерский талант К. С. Станиславского выявлен был здесь во всей его силе.

— Весело придумывать то, чего не бывает в жизни, но что существует в народе, в его поверьях, в воображении, — говорил Станиславский, увлекаясь сказочной постановкой. И он создал такой «Пролог», о котором все газеты и журналы писали, что в театрах «за десятки лет ничего подобного не бывало по силе впечатления».

Понадобилось Станиславскому изобразить в прологе леших, и он не задумался изобразить их в виде пней с торчащими во все стороны ветвями. Сначала и подумать и подозревать нельзя было, что это не самые обыкновенные пни, а когда они вдруг начинали шевелиться и двигаться, то действительно в зрительном зале становилось как-то жутко. И когда вспомнишь лешего казенной сцены, одетого в меховой фрак, то чувствуешь, как далеко ушел Станиславский от традиционных постановок.

Лично мне довелось присутствовать на первом представлении «Снегурочки», когда молодой в то время МХТ помещался еще в театре «Эрмитаж» в Каретном ряду.

С особой ясностью вспоминается мне теперь второе действие этого прекрасного спектакля. В начальных сценах пролога и первого акта участвовали артисты, уже ставшие известными за два года существования Художественного театра, как Лилина, Андреева, Москвин, Вишневский… После леших, после Весны и Мороза в полночном лесу, после веселой народной толпы мы увидели палаты царя Берендея, этого — по словам Станиславского — эстета, философа, покровителя искусств, молодежи и их страстной и чистой любви к прекрасным девушкам-берендейкам, в сердцах которых бог Ярило зажигает весной бурные страсти…

Высокий, стройный и красивый старец с длинной белой, почти серебряной бородой расписывает кистью одну из колонн своего строящегося дворца, в окружении приближенных, также работающих по художеству, — кто на полу, кто на подоконнике, кто в люльке под потолком выводит сусальные звезды… Со сцены раздается чудесный, исключительный по красоте голос артиста. Зрительный зал насторожился. Помню, и я невольно заглянул в программу, бывшую у меня в руках: кто это?.. Напечатано: «Царь Берендей — г. Качалов».

Имя, не встречавшееся мне никогда раньше.

— Не все у нас благополучно, — говорит царь своим очаровательным голосом. — Сердит на нас Ярило… Сердечности любовной не вижу я давно у берендеев, исчезло в них служенье красоте… Не вижу дев задумчивых…

В ответ Берендею докладывают, что в селе появилась красавица Снегурочка, что восточный гость Мизгирь изменил уже своей невесте Купаве, что обижено этим девичье сердце, нарушена клятва.

Приходит и сама Купава к царю с жалобой на изменника.

— Сказывай, слушаю. Сказывай, умница, — раздаются ласковые слова Берендея. — Сказывай, сказывай!..

Чудесный, обворожительный голос вызывает обиженную девушку на откровенность.

— Встретилась с юношей, роду Мизгирьева…

— Знаю, красавица.

— Парень-то ласковый. Надо ль любить его?

— Надо, красавица.

Голос царя Берендея переходит из говора почти в пение.

Зрители очарованы. В антракте только и разговоров, что о Качалове:

— Вот артист! Вот находка для Художественного театра!

Герои вечера — Станиславский как замечательный режиссер и Качалов как новый замечательный артист.

Та же «Снегурочка», в том же сезоне поставленная на казенной сцене «Нового театра», не выдержала сравнения, и победа осталась за Художественным театром.

С этого вечера имя В. И. Качалова заблистало в искусстве.

Монологи Берендея, его сцена с Купавой и со Снегурочкой, его суд над изменником Мизгирем и приговор об изгнании с каждой минутой все более поднимали настроение в зрительном зале. Со сцены веяло такой очаровательной простотой и красотой, что все восторженно и долго рукоплескали режиссеру, артистам и молодому дебютанту, еще час тому назад никому не ведомому в Москве Качалову, вскоре ставшему любимейшим артистом.

А за несколько месяцев перед этим победным вечером тот же Качалов, приехав из провинции на службу в Художественный театр, читал здесь в виде пробы отрывки из ролей Грозного и Годунова, желая блеснуть перед Москвой своими успехами в Казани. Но заслужил такой приговор Станиславского:

— Нет. Мы чужие друг другу люди. Мы говорим на разных языках.

Все эти месяцы Качалов ежедневно посещал репетиции, всматривался в актеров, вдумывался в то особенное, что составляло самую суть Художественного театра. Никаких ролей ему предложено не было, и он, несмотря на годовой контракт, оставался совершенно бездеятельным и чужим. Но он целые дни просиживал на репетициях «Снегурочки», слушая возгласы и замечания режиссера, молчал и думал, пока однажды не предложил ему Станиславский попробовать роль Берендея.

— У нас ничего не выходит из Берендея. Все пробовали — не ладится. Попробуйте хоть вы.

И Качалов попробовал.

После первых же монологов и сцены с Купавой раздался взрыв аплодисментов репетирующих актеров, и Станиславский, сияя от радости, обнял его и воскликнул:

— Вы — наш! Вы всё поняли! У нас теперь есть царь Берендей!

С этого и началась слава В. И. Качалова.

Он исполнял самые ответственные и ведущие роли, разнообразные и многочисленные, и всегда был на исключительной высоте.

Когда он был уже знаменит, ему было предложено, на условиях крайне заманчивых, перейти в иной театр. Но Качалов ответил отказом.