Андрей Фадеев - Воспоминания

Je suis persuadé Sire, que, quand je ne serai plus, mon digne chef le lieutenant général d’Insof, porté avec zêle pour tout ce qui est d’une utilité reconnue, — et l’assesseur de colège Fadééff, fonctionnaire docile, appliqué, intelligent et animé du même ésprit que notre chef, ne se laissant point intimider par les difficultés du commencement, dirigeront et conduiront progressivement l’entreprise vers le but proposé, et en sorte que les colonies puissent avec le temps servir de modèle aux indigènes.

Sire! Souffrez graeieusement que je suplie Votre M. I. de vouloir bien m’accorder encore une dernière grace, — celle de pardonner par un effet de sa clémence, la hardiesse de l’expositiol de ces longs détails, a celui qui sera jusqu’au dernier soupir avec la plus haute vénération et le plus religieux dévouement, le très humble et très fidèle sujet de Votre M. I. Samuel Contenius».

Перевод письма Контениуса к Императору Александру Павловичу.

«Государь! Я крайне скорблю о том, что немощи мои лишают меня самого желанного счастия представиться пред августейшее лицезрение Вашего Императорского Величества, чтобы выразить о глубочайшим благоговением мою всепокорнейшую признательность за Ваше верховное и всемилостивейшее утверждение моего духовного завещания. Государь! Когда сердце преисполнено глубокими чувствованиями, слова не могут более их передавать; я могу только в продолжении остатка дней моих безмолвно чтить выражение великодушной милости, которой Ваше Императорское Величество снова удостоили меня осчастливить.

Колонии здешнего края, заметно задержанные в преуспеянии своего благосостояния в течение двух предшествовавших неурожайных годов, ныне, воспользовавшись хорошей жатвой настоящего года, начинают видимо поправляться. Размножение овец, а особенно дальнейшее последовательное улучшение руна, будет действительно содействовать к приведению их в состояние полного довольства. Стрижка шерсти прошлого года, доставившая колониям 260 тысяч рублей, ощутительным образом уменьшила их нужды.

Государь! Прошу милостивого снисхождения позволить мне осмелиться изложить Вашему Императорскому Величеству мысль, постоянно лежащую у меня на сердце с самого начала колонизации. Величайший недостаток этой хорошей страны, — есть недостаток леса. Я убежден, что эта самонужнейшая потребность может быть воспроизведена в нашем крае. Возникающая плантация и насаждения по берегу реки Молочной, служат доказательством моего утверждения. Правда, что начало предприятия может встретить затруднения, — не потому, чтобы качество почвы противилось тому, — но потому, что случайная сухость нашей атмосферы может иногда представлять препятствия, которые однако несомненно побеждаются настойчивостию. Я написал по этому поводу проект и относящуюся к нему инструкцию; прошлые бедственные годы, с одной стороны, — и отвращение земледельца крестьянина ко всякому труду, требующему времени и терпения, с другой, — замедлили их выполнение.

Государь! Августейшее присутствие Вашего Императорского Величества в колониях, могло бы послужить к созданию для первого начала восьмисот десятин леса, если бы Вам было благоугодно объявить старшинам колонистских поселений, что для существенного блага их самих и их потомства Вы желаете, чтобы каждый отец семейства насадил и возделывал последовательно хоть пол-десятины леса скоро растущих видов деревьев, в том числе акацию, везде удающуюся: и можно с достоверностью предполагать, что чрез десять лет, когда убедятся в успехе предприятия, найдутся благонамеренные хозяева, которые пожелают оставить своим детям и целую десятину леса, составляющего одну из первых потребностей для человеческого существования. Одно слово, одно милостивое увещание, произнесенной по этому поводу Вашим Императорским Величеством, заставило бы исчезнуть сопротивление колонистов к полезному делу, и заставило бы их сделать все, что человечески возможно, для исполнения верховной воли Августейшего Императора обожаемого ими.

Я убежден, Государь, когда меня уже не станет, мой достойный начальник генерал-лейтенант Инзов, ревностно расположенный ко всему, что может быть признано полезным, и коллежский асессор Фадеев, — чиновник исполнительный, прилежный, разумный и одушевленный тем же духом как и наш начальник, — не допускающие себя робеть пред трудностями начала, — направят и поведут постепенно это дело к предназначенной цели таким образом, чтобы колонии могли современен служить образцом для туземных жителей.

Государь, удостойте всемилостивейшего дозволения умолять Ваше Императорское Величество, о даровании мне еще последней милости, — простить смелость изложения этих долгих подробностей тому, который пребудет до последнего своего вздоха с чувством самого высокого почитания и благоговейной преданности, Вашего Императорского Величества, всепокорнейший верноподданный Самуил Контениус».

Первые впечатления мои с приездом в Тифлис были неопределительны и разнообразны. Местоположение и виды города мне и жене моей понравились. Мы остановились на квартире, заблаговременно для меня приготовленной, в части города, именуемой Солалаками, в доме отставного капитана армянина Мурачева. Хозяин с женою оказались люди добрые и гостеприимные, квартира порядочная и удобная для нас троих; вид на горы с галереи дома представлялся прелестный, а время наступило в здешнем крае самое лучшее, то-есть осеннее, а потому эта первоначальная обстановка подействовала на нас довольно приятно. Но дороговизна дала себя почувствовать с самого приезда: и квартира, и все потребности жизни (кроме некоторых фруктов) оказались значительно дороже нежели во всех тех местах, где мы до этих пор жили [85].

Князь Воронцов был так внимателен, что, при отъезде моем от него из Кисловодска, писал начальнику гражданского управления генерал-лейтенанту Ладинскому и вице-губернатору Десимону, прося их ознакомить меня со всем тем, что заезжему семейному человеку в незнакомом крае знать необходимо. Подобным вниманием к своим подчиненным князь Воронцов особенно привлекал к себе. Этим качеством, в такой степени, как оно было у него, мало кто обладает в его высоком положении.

Ладинский, по месту начальника гражданского управления, состоял председателем Совета главного управления Закавказского края. Хотя и без всякого образования, но с природным умом, он был, что называется, хитрый хохол, умевший угождать высшему начальству и туземным аристократам, из коих, в особенности с мусульманскими (по прежней свой службе в их среде, когда еще был полковым командиром), находился в большой дружбе. Он сильно защищал их интересы в невыгоду крестьян, когда совершалось дело о правах высшего мусульманского сословия, и так запутал его, что и теперь, в 1864 году, неизвестно, как и когда оно кончится. Это он, кажется, предвидел и немедленно по совершении этого дела подал в отставку; а когда по воспоследовании его увольнения один из членов Совета спросил его: «кто же будет теперь расхлебывать кашу, которую вы по этому делу заварили?» — то он с иронической улыбкою ответил: «Уж никак не я!» — Но для своих сотоварищей и подчиненных он был человек добрый и очень радушный хлебосол. Он недавно (в шестидесятых годах) умер в Феодосии и оставил, говорят, кроме хорошего недвижимого имущества в Крыму, более ста тысяч рублей капитала, и притом всегда жил весьма недурно, даже широко; а потому и кажется, что экономией от своего содержания столько накопить едва-ли мог.