Андрей Фадеев - Воспоминания

За сим требовалось мнение наместника, князя Барятинского. Докладывая эту бумагу князю Александру Ивановичу Барятинскому и изложив ему кратко, но ясно сущность дела, я представил ему мое мнение, состоявшее в следующем: если есть основательная причина к отдаче князьям Орбелиановым Лорийской степи, мне неизвестная, то по всему было бы благовиднее, представив непосредственно Государю Императору о запутанности и темноте прав князей Орбелиановых на Лорийскую степь, исходатайствовать прямо пожалование им ее; что кончить это дело так, как теперь предположено, было бы несообразно с достоинством правительства, потому что все основания к утверждению притязаний на эту землю неверны, превратны и даже заключаются в подлогах; что это возбудит негодование и ропот других здешних землевладельцев, из коих у многих предки имели во владении земли, которых они лишились и которых им теперь не отдают (что действительно и последовало).

Но все это было напрасно. Кажется, что у князей Воронцова и Барятинского, как и у многих наших вельмож старого доброго времени, преобладала укоренившаяся уверенность, что справедливость и правосудие не всегда то, что оно есть по совести, по здравому смыслу и по логике, а только то, что сообразно с их желаниями и самовластным стремлением кончить дело по своему произволу.

Князь Барятинский на бумаге Кавказского Комитета надписал: «Уведомить князя Орлова, что я совершенно согласен с мнением министра юстиции».

Так написано, так сделано — и так на деле исполнено.

Результаты были такого рода: правительство лишилось средств увеличить поселение Лорийской степи и усилить ее производительность вольным трудом. Эта степь, которая при благоразумном распоряжении могла-бы сделаться житницею Тифлиса, осталась почти тем же, чем была в продолжение стольких веков до этих пор, каким-то бесполезным пустырем; (осталась она нескольким из князей Орбелиановых, из которых иные вовсе не заслужили такой большой награды ничем и которые не умеют и не могут сделать из этого богатого дара никакого полезного употребления. Между ними непрестанно происходят раздоры по дележу доходов, кои все и состоят лишь в оброке с молокан. Население не умножается, оставаясь тем же, каким было до утверждения степи за ними, по той причине, что хотя может быть и нашлись-бы желающие поселиться там, но никто не уверен, чтобы владельцы земли соблюдали договоры. Владельцы не могут отстать от привычки к произвольным действиям, укоренившимся в них особенно тем обстоятельством, что со времени князя Воронцова постоянно кто-либо из членов этой фамилии бывает или фаворитом наместника, или лицом влиятельным на ход правительственных дел. Все это произошло от тех же причин, кои вообще давали возможность в России существовать столь долго неограниченному произволу наперсников царских — людей часто добрых и благонамеренных, но в которых преобладало самолюбие и уверенность в непогрешимости их произвола [94].

Возвращаюсь к моим разъездам 1847-го года.

Я нашел молокан этой степи еще не совсем устроенных; но видно было, что они довольно трудолюбивы; занимались прилежно хлебопашеством и особенно скотоводством, к чему имели все способы, при большом пространстве лугов, пастбищных мест, тучных сенокосов и вообще чрезвычайно плодородной земли. Климат умеренный, вода как речная, так и ключевая везде здоровая. Лорийская степь в длину расстилается до семидесяти верст, а в ширину до пятнадцати. На ней теперь поселено полторы тысячи душ обоего пола молокан, как сказано, в двух деревнях, кроме нескольких армянских деревень и части находящейся под военным поселением. Я полагаю, что это один из наилучших участков во всем Закавказском крае для земледельческого населения. Очень жаль и невознаградимая потеря в том, что его не заняли в самом начале приобретения края под русские и немецкие поселения. Там могли бы благоденствовать многие тысячи семей, и тогда, конечно, не было бы надобности покупать по сто тысяч четвертей хлеба в год из Турции для продовольствия войск, как это случается часто и даже было в нынешнем году. Молокане, после многих споров и затруднений, происшедших вследствие того, что эти места были им указаны к поселению как бесспорно казенные, в начале 1840 года — следовательно еще до прибытия князя Воронцова — вынуждены были согласиться на временные условия с князьями Орбелиановыми. Затем, со времени окончательного утверждения сих земель за нынешними владельцами, условие обратилось на срок более продолжительный.

Я выехал из деревни Воронцовки далее, но прямому направлению в Тифлис. Дорога, как здесь водится, трудная, каменистая, гористая, проходит по армянским и татарским деревням; при въезде в Борчалинский участок подымается на перевал через хребет Ингинчаха, который я переехал верхом; оттуда, в стороне, четыре духоборческих хутора на речке Машаверке, при коей находится и бывшее укрепление Башкичет, где была прежде штаб-квартира сперва Эриванского, а потом Мингрельского полка. Оставленные ими домики заняты духоборцами. Видно, что все это пространство было в прежнее время густо населено: много разбросано разоренных церквей и следов больших деревень. В Квече, на высокой скале, обращают на себя внимание старинная церковь и остатки большего укрепления. После завтрака под огромным ореховым деревом в селении Думанисы, я добрался к вечеру до колонии Екатериненфельд, где остановился по делам дня на три.

Колония сильно пострадала летом от холеры, но по наружности заметно поправлялась, обстраивалась хорошими домами, хозяйственными пристройками, обсаживалась деревьями. Я квартировал, как и в первый раз, у доброго, умного старика шульца Пальмера; осматривал приходившую к окончанию канаву из речки Машаверки, сады, и прочее; толковал с обществом. Ко мне приехал на встречу сюда Зальцман, привез из Тифлиса письма и газеты. Он, как знаток местных колонистских порядков, бывал мне иногда полезен своими сведениями, особенно в начале. Я теперь только приметил в петличке его сюртука зеленый бантик и спросил, что это означает? Зальцман заявил, что это персидский орден Льва и Солнца; я полюбопытствовал узнать, за что он его получил. Зальцман объяснил, что он однажды придумал послать в подарок персидскому шаху десяток крупных ананасов с листьями, а шах, в благодарность за гостинец любезность, прислал ему орден Льва и Солнца, с надлежащим фирманом, в котором было заявлено, что шах жалует его этой наградой за разные великие заслуги и добродетели, перечисленные весьма подробно и пространно (коих Зальцман никогда за собою не подозревал), а в особенности за то, что он, Залць-ман, есть столб Русского дворянства. Последний величавый титул, хотя ничто более как риторический цветок восточной диалектики персидского фирмана, но особенно забавен по отношению к Зальцману, который хоть и был когда-то Виртембергским офицером, но к Русскому дворянскому званию не имел никакого прикосновения, и если когда был его опорой, то разве только в том случае, когда несколько лет тому назад держал в Тифлисе маленькую гостиницу, в роде кабачка, куда сходились чиновники и офицеры, чтобы закусить, пообедать и выпить, и, очень вероятно, часто в долг.