Филипп де Коммин - Мемуары

Дофин умер примерно в трехлетием возрасте; это был красивый и разговорчивый ребенок, не по годам смелый. И скажу вам, что именно по этой причине отец столь легко и перенес его смерть, ибо он уже боялся, что как только ребенок вырастет и его способности разовьются, то он сможет ограничить его власть и могущество.

Ведь сам король был на редкость тщедушен и умом не отличался, но зато невозможно было найти более доброго существа.

Так поймите же, сколь достойны жалости могущественные государи и короли, если они даже собственных детей страшатся! Боялся своего сына (а это был ныне царствующий король Карл) и столь мудрый и добродетельный король Людовик, который благоразумно принимал предохранительные меры, пока не оставил сына в 14 лет королем. А сам король Людовик внушал страх своему отцу, королю Карлу VII, и даже с оружием выступил против него вместе с некоторыми сеньорами и рыцарями королевства из-за споров при дворе и в правительстве, о чем он мне неоднократно рассказывал; было ему тогда около 13 лет, и борьба эта длилась недолго. А когда он стал взрослым, то у него произошла уже крупная размолвка с отцом, королем Карлом VII, и он удалился в Дофине, а оттуда во Фландрию, оставив Дофине королю, своему отцу, не доводя дела до войны; обо всем этом шла речь в начале моих воспоминаний.

Ни одна тварь не избавлена от страданий, и все добывают хлеб свой в трудах и в поте лица, как заповедовал господь, сотворив человека и нерушимо определив такую долю для всех людей. Но тяготы и труды неодинаковы: телесные легче, а духовные тяжелее; у мудрых одни, а у глупых другие, но у глупых страдания и горести сильнее, чем у мудрых, хотя многим кажется, что наоборот, – ведь у них меньше утешений. Бедным людям, которые работают и трудятся, чтобы прокормить себя и детей и уплатить талью и другие налоги своим сеньорам, пришлось бы жить в слишком великих тяготах, если бы в этом мире на них лежали одни труды и заботы, а на долю государей и сеньоров приходились бы одни радости; но все обстоит иначе, и если бы я взялся описать все страдания, что на моих глазах претерпели могущественные люди, как мужчины, так и женщины, лишь за 30 последних лет, то получилась бы целая книга. Причем я имею в виду людей отнюдь не такого положения, которых описывает Боккаччо [584], а таких, которые выглядят богатыми, здоровыми и процветающими, так что те, кто не общался с ними так близко, как я, счел бы их счастливыми. Я много раз замечал, что их горести и страдания вызываются столь незначительными причинами, что если не жить с ними, то с трудом и поверить можно; по большей части они связаны с подозрениями и доносами, этой тайной болезнью, царящей в домах могущественных государей и приносящей много зла и им самим, и их слугам и подданным, болезнью, сокращающей им жизнь настолько, что после Карла Великого во Франции едва ли можно найти короля, прожившего более 60 лет.

Из-за подозрительности король Людовик, когда приблизился к этому возрасту, будучи больным, счел себя уже почти мертвым. Его отец, Карл VII, совершивший во Франции столько прекрасных дел, когда заболел, то вообразил, что его хотят отравить, и не желал ничего есть. У короля Карла VI, сошедшего с ума, были подозрения другого рода, и все из-за доносов; это великая ошибка государей, что они не проверяют доносов, даже не очень важных, ибо, если бы их проверяли, их стало бы меньше. Следовало бы заставлять людей говорить в присутствии друг друга, т. е. обвинителя – в присутствии обвиняемого, и тогда ложные доносы прекратились бы. Но ведь есть столь глупые государи, что обещают и клянутся ничего не говорить из того, что было им доложено, и потому нередко носят тревогу в себе и проникаются ненавистью к лучшим и наиболее верным слугам, причиняя им ущерб к удовольствию и удовлетворению наиболее дурных слуг, а тем самым они наносят вред и урон своим подданным.

Монсеньор дофин, единственный сын короля Карла VIII, скончался где-то в начале 1496 года, и это была самая большая утрата, какую только мог понести король, ибо после у него ни один ребенок не остался в живых. Беда эта была не единственной, поскольку в то же самое время он получил известие, что неаполитанский замок был сдан теми людьми, которых оставил там монсеньор де Монпансье, как из-за голода, так и ради освобождения выданных монсеньором де Монпансье заложников, каковыми были монсеньор д’Алегр, затем один из сыновей дома де ла Марк, что в Арденнах, некий де Ла Шапель из-под Лудена и один каталонец по имени Хуан Рокаберти. Все находившиеся в замке вернулись домой морем.

Другое бесчестье и урон причинено ему было человеком по имени Антраг, который держал укрепленную цитадель Пизы и владычествовал над городом, а затем передал ее в руки пизанцев, нарушив клятву, дважды данную королем флорентийцам в том, что он вернет им этот город вместе с Сарцаной, Сарцанеллой, Пьетросантой, Либрефатто и Мотроне, которые были ему предоставлены флорентийцами, когда он испытывал большие затруднения после его прибытия в Италию, как и 120 тысяч дукатов, из которых мы должны были им вернуть лишь 30 тысяч. В другом месте обо всем этом уже говорилось. Однако все эти города были проданы: бастард Сен-Поль продал генуэзцам Сарцану и Сарцанеллу; Антраг продал Пьетросанту жителям Лукки, а Либрефатто – венецианцам; и все это было сделано к бесчестью и урону короля и его подданных и повлекло за собой потерю Неаполитанского королевства.

Первую клятву относительно возвращения этих городов, как было уже сказано, король дал на алтаре св. Иоанна во Флоренции. Вторую – в Асти, по возвращении назад, когда флорентийцы ссудили ему 30 тысяч дукатов наличными, в коих он очень нуждался, причем на условии, что если Пиза будет возвращена, то ему не нужно будет их выплачивать, а кроме того, ему будут возвращены драгоценности и прочее, что он оставил в залог. Они также обязались предоставить ему еще заем в 70 тысяч дукатов, которые должны были выплатить людям короля в Неаполитанском королевстве, и оплатить содержание 300 кавалеристов в этом королевстве, которые служили бы королю до тех пор, пока оно не было бы полностью подчинено. Но из-за вышеупомянутого злодеяния все это осталось невыполненным, и нужно было вернуть 30 тысяч дукатов, ссуженных флорентийцами; а причиной такого ущерба было непослушание и наушничанье, ибо кое-кто из близких к королю придал Антрагу смелости, чтобы он смог действовать таким образом.

В это же время, где-то во втором месяце 1496 года, монсеньор де Монпансье, сеньор Верджинио Орсини и мессир Камилло Вителли, видя, что все потеряно, собрали силы и захватили несколько маленьких крепостей. Против них выступил король Ферранте, сын короля Альфонса, обратившегося, как вы слышали, к религии. Заодно с королем Ферранте действовал брат жены сеньора де Монпансье маркиз Мантуанский, который был главным капитаном венецианцев; они настигли де Монпансье в городе Ателла – месте очень невыгодном для французов из-за недостатка продовольствия.