Филипп де Коммин - Мемуары

Монсеньор де Бушаж и я препоручили его монсеньору святому Клоду, и все остальные, присутствовавшие там, сделали то же самое. К нему сразу же вернулась речь, а через час он, совсем ослабев, стал бродить по дому. Заболел он во второй раз в 1481 году, но, как и прежде, продолжал разъезжать по стране. Он побывал у меня в Аржантоне, где провел целый месяц, будучи сильно больным; оттуда отправился в Туар, где также был болен, и совершил поездку в Сен-Клод, ибо был препоручен святому Клоду, как Вы слышали.

Выехав из Туара, он отправил меня в Савойю против сеньоров де ла Шамбра, де Мьолана и де Бресса [368], хотя прежде он оказывал им тайно помощь, пока они не схватили в Дофине сеньора д’Иллена [369], которому поручил охрану герцога Филиберта, своего племянника [370]. Вслед за мной он послал кавалерию, которую я повел в Макон против монсеньора де Бресса. Однако мы с ним тайно пришли к согласию, и он схватил сеньора де ла Шамбра, когда тот спал в комнате с герцогом, в Турине, что в Пьемонте, и затем дал мне об этом знать. Я сразу же отвел свою кавалерию, и он с герцогом Савойским прибыл в Гренобль, где монсеньор маршал Бургундский [371], маркиз де Ротлен и я встретили их. Король потребовал, чтобы я приехал к нему в Боже, в Божеле, и я был поражен, увидев его таким истощенным и худым, и недоумевая, как он может ездить по стране; но его крепкое сердце не сдавалось.

В Боже он получил письмо с сообщением о том, что герцогиня Австрийская умерла, упав с лошади. Конь, на котором она ездила, был горяч и сбросил ее на большое бревно. Некоторые говорят, правда, что она упала в приступе лихорадки. Но как бы там ни было, немного дней спустя после падения она умерла, и это было великое горе для ее подданных и друзей, ибо после ее смерти они больше не знали мира: ведь народ Гента ее почитал гораздо больше, чем мужа, поскольку она была владелицей страны. И случилось это в 1482 году.

Когда король пересказывал мне эти новости, он ликовал. У нее осталось двое детей под опекой гентцев, [372]а гентцы, как он знал, были склонны к раздорам и мятежам против Бургундского дома, так что королю казалось, что его час настал, тем более что герцог Австрийский был юн, а его отец-император держался в стороне и к тому же был крайне скуп и занят своими войнами.

С этого часа король начал оказывать давление на правителей Гента с помощью монсеньора де Корда и договариваться о браке своего сына, монсеньора дофина, с дочерью герцога, Маргаритой, которая ныне является нашей королевой; чаще всего он обращался к одному пансионарию города по имени Гийом Рен [373], человеку мудрому, но злокозненному, а также к другому по имени Копеноль [374], служащему при эшевенах, который был башмачником и пользовался большим доверием горожан, ибо столь необузданный народ только такого пошиба людям и вручает власть.

Король вернулся в Тур. Там он настолько огородил себя от мира, что лишь немногие люди его видели. Он без причин стал удивительно подозрительным ко всем, боясь, как бы его не лишили власти или не умалили ее; он удалил от себя всех привычных ему людей, даже самых близких, какие только у него были, хотя не лишил их ничего. Они разъехались, чтобы нести службу в других местах, или вернулись домой; но так продолжалось недолго, ибо жить ему оставалось уже немного и он делал настолько странные вещи, что те, кто не знал его, считали, что он свихнулся; но они его просто не понимали.

Что касается подозрительности, то все могущественные государи таковы, особенно такие мудрые и имеющие много врагов и недоброжелателей, как он. Более того, он знал, что его не любят в королевстве ни большие люди, ни малые, поскольку он обременил народ налогами так, как ни один другой король, хотя у него и было благое намерение облегчить это бремя, как я говорил, но ему следовало бы заняться этим пораньше.

Король Карл VII при посредничестве некоторых мудрых и добрых рыцарей, которые своей службой помогли ему отвоевать Нормандию и Гиень у англичан, стал первым, кто добился права облагать страну тальей по своему усмотрению, без согласия штатов королевства [375]. Но тогда для этого были серьезные основания: нужно было и обеспечить безопасность отвоеванных областей, и избавиться от наемных отрядов, грабивших королевство [376]. Поэтому сеньоры Франции дали свое согласие на это, за что им были обещаны пенсии из тех денег, что собирались с их земель.

И если бы наш король дольше прожил и при нем оставались его прежние советники, то к настоящему времени он далеко бы продвинулся в этом деле [377]. Но, не успев этого сделать, он обременил свою душу и души своих преемников тяжким грехом и нанес глубокую рану своему королевству, от которой долго не удастся излечиться; к тому же он ущемил королевство и тем, что создал по примеру итальянских сеньоров наемную армию.

Король Карл VII в час своей кончины взимал с королевства в общей сложности 1 миллион 800 тысяч франков и содержал всего 1700 кавалеристов, набранных по приказу, и они поддерживали добрый порядок в провинциях его королевства, так что еще задолго до его смерти солдаты перестали бродить по королевству, что было великим облегчением для народа. А в час кончины нашего повелителя, короля Людовика, в казну поступало 4 миллиона 700 тысяч франков [378]; кавалеристов было около четырех или пяти тысяч, а пехотинцев, как размещенных по лагерям, так и других [379], более 25 тысяч человек.

Таким образом, не стоит удивляться тому, что у него были всякие дурные мысли и подозрения и что он чувствовал, что ему добра не желают, хотя среди тех, кого он вскормил и облагодетельствовал, нашлось бы много таких, которые и перед лицом его смерти остались бы ему верны.

В Плесси-дю-Парк, где он жил, к нему почти никто не приходил, кроме домашних слуг и лучников, которых у него было изрядное число – четыре сотни, и они ежедневно несли охрану, прохаживаясь по замку и стоя у ворот. Ни один сеньор и никто из важных особ не жил там, и туда почти никогда не пропускали влиятельных сеньоров группами. Его посещал только монсеньор де Боже, нынешний герцог Бурбонский, который являлся его зятем. Вокруг всего замка Плесси он велел на подходе ко рву установить решетку из толстых железных прутьев, а в стены вделать железные броши с многочисленными остриями. Он также приказал поставить четырех больших железных «воробьев» [380] – в таких местах, откуда легче было вести стрельбу, и это было грандиозное дело, ибо стоили они более 20 тысяч франков. А под конец он велел, чтобы 40 арбалетчиков день и ночь сидели во рву и по ночам, до того как утром откроют ворота, стреляли во всякого, кто будет приближаться. Ему все более казалось, что его подданные выжидают удобного момента, чтобы лишить его власти.

По правде говоря, кое-кто действительно поговаривал о том, чтобы войти в Плесси и ускорить ход событий в нужном направлении, поскольку они развивались слишком медленно, но пойти на это все же не осмелились и поступили разумно, ибо охрана была очень сильна.