Джек Мэтлок - Смерть империи

В общественном сознании это приводило к замешательству, стоило л ишь попытаться определить, что же такое, собственно, «Россия». Была ли она, если не по имени, так по сути, тем же, что и Советский Союз, прямой наследницей Российской империи? Или была чем–то более ограниченным, втиснутым в границы Российской Социалистической Федеративной Советской Республики? Советская официальная теория говорила одно, но опыт зачастую подсказывал другое. Для тех, кто придерживался первого толкования, идея выхода РСФСР из Советского Союза была логическим абсурдом, Как может часть России отделиться от целого и все равно остаться Россией? Зато для тех, кто придерживался второго толкования, отделение могло выглядеть как рациональный шаг, необходимый для высвобождения России из–под контроля централизованного, управляемого коммунистами государства или для освобождения ее от обязанности поддерживать менее развитые нации в СССР.

Когда Верховный Совет РСФСР принял Декларацию «О государственном суверенитете», он подспудно поддержал концепцию Российского государства как более ограниченного образования, чем Советский Союз во всей его целостности. [76] Открыто этот вопрос в такой форме не обсуждался, и, возможно, не все депутаты, голосовавшие за провозглашение суверенитета, до конца продумали все последствия этого. Однако никакого другого вывода из результатов голосования логически сделать невозможно. Логически рассуждая, если РСФСР провозглашает суверенитет, то таким же правом обладают четырнадцать остальных республик, а это означает, что они на самом деле не являются частью России, Политически же российская акция вынуждала остальные республики заявить о своем суверенитете, дабы оказаться в состоянии вести на равных переговоры о новом союзном договоре.

Избрание Бориса Ельцина председателем парламента РСФСР в сочетании с принятием поддержанной им декларации о суверенитете преобразило его политическую дуэль с Горбачевым. Он был уже не просто председателем какой–то относительно малозначимой законодательной комиссии в Верховном Совете СССР или мнимым лидером некоей оппозиции, все еще хилой и лишенной организации, а руководителем крупнейшей в СССР союзной республики. Прежде Ельцин стремился заставить Горбачева вернуть его в советское руководство и прислушаться к его советам. Теперь же у него была своя, не зависимая от Горбачева, основа власти. Сумей Ельцин взять под контроль свой собственный разобщенный законодательный орган, сумей сойтись ради общего дела с руководителями других республик, и он вынудил бы Горбачева поделиться большей частью своей власти, и — в случае неудачи — поставить под вопрос существование самого Союза. Политическая игра между ними приобрела куда больший, чем прежде, характер перетяжки каната, хотя Горбачев, похоже, относился к ней так еще с 1987 года.

Возможность добраться до Горбачева путем разрушения Союза в 1990 году была еще не очевидной. На деле, Ельцин неоднократно — и, верю, искренне — утверждал, что Россия не должна понуждать союз к развалу. Того же мнения придерживались и большинство его сторонников. Они рассматривали победу Ельцина и российскую декларацию о суверенитете как средство подтолкнуть Горбачева к дальнейшей децентрализации процесса принятия хозяйственных решений и к экономической реформе в сотрудничестве с Ельциным.

Реформаторы, бывшие членами Межрегиональной группы на Съезде народных депутатов СССР и Демократической России на вновь избранном Съезде РСФСР, полагали, что прежде всего им необходимо способствовать сотрудничеству между Горбачевым и Ельциным. Их обеспокоенность возросла, когда Горбачев, похоже, обратился против реформаторов в партии, когда он подверг нападкам ad homenem критиков своего предложения о президентстве и одобрил циркуляр Центрального Комитета, призвавший их выйти из партии. Кое с кем из реформаторов я виделся почти ежедневно, и едва л и не в каждом разговоре не обходилось без ссылок на необходимость политического воссоединения Горбачева с Ельциным.

На деле, в обычных разговорах в Москве политика стала занимать такое же главенствующее положение, какое издавна занимала в Вашингтоне. Это особенно сильно поразило меня, когда в апреле я оказался за праздничным ужином на свадьбе Виктора и Оксаны Ярошенко. Член Межрегиональной группы депутатов, Виктор был избран на Съезд народных депутатов СССР от Московского округа, в котором находилось наше посольство, и мы шутливо называли его «нашим конгрессменом». Ельцин на свадьбе был шафером и сделался душой общества, перетанцевав со всеми дамами и беспрерывно предлагая поднять бокалы за новобрачных.

Впрочем, в промежутках между тостами разговоры неизменно переходили на серьезные темы. Гости со стороны Оксаны были сотрудниками музеев Кремля, где она работала, у Виктора же приятелями были политики. Несмотря на то, что «Демократическая Россия», к которой все они себя причисляли, вышла из мартовских выборов политической силой, уступавшей только Коммунистической партии, на душе у многих было смутно. Страна, похоже, разваливалась на куски, и соперничество между Горбачевым и Ельциным, если его не остановить, могло вылиться в хаос или гражданскую войну. Почти каждый гость говорил мне о необходимости отыскать способ, как склонить эту пару к сотрудничеству.

Генрих Игитян, депутат СССР, директор музея современного искусства в Ереване, бывший на свадебном пиру тамадой, высказывался еще определенней. «Мы должны спасти Горбачева и спасти Литву — кричал он мне в ухо сквозь гром музыки. — Те, кто заставит Литву остаться в Советском Союзе, вышвырнут Горбачева при первой возможности. Только союз с Ельциным может спасти его — и Литву». Трагедия, по мнению Игитяна и других присутствовавших на свадьбе политиков, состояла в том, что Горбачев этого еще не понимал.

С усилением сепаратистских тенденций в нерусских республиках, среди членов Коммунистической партии в РСФСР ширились требования создать отдельную российскую партию. С двадцатых годов отдельной партийной организации в РСФСР не существовало. Словно бы намеренно затушевывая различие между двумя значениями понятия «Россия», партийное руководство упорно отказывалось создавать в РСФСР партийную организацию, подобную имевшимся в остальных союзных республиках.

В предшествующие годы я часто задавал официальным лицам РСФСР вопрос, не считают ли они желательным создание отдельной «Российской партии». Рядовые партийцы зачастую отвечали, что считают, и указывали на, по сути, дискриминационный характер существующей партийной структуры в отношении русских и РСФСР. Чиновники рангом повыше, однако, придерживались существующей линии и отрицали всякую необходимость в такой организации. Скажем, я задал этот вопрос во время визита к премьеру РСФСР Александру Власову Вообще он был откровеннее своих предшественников, говоря о своих взглядах, но в данном случае поддержал официальную точку зрения: отдельная партийная организация для России нежелательна. При том, как было, пояснил Власов, он мог обращаться за решением вопроса прямо в Политбюро, Появись же российская партийная организация, пришлось бы сначала пройти ее, прежде чем вопрос попал бы в Политбюро. Просто в процессе принятия решений появился бы лишний бюрократический уровень, сказал он, который уменьшил бы влияние правительства РСФСР.