Джек Мэтлок - Смерть империи

Это было неверно, Лигачев никогда не был сталинистом в том смысле, что желал бы возврата к временам террора. От репрессий пострадала его собственная семья. Его тесть, генерал в штабе Михаила Тухачевского, был вкупе со многими уничтожен предшественником КГБ в 1937 году, и в начале своей карьеры сам Лигачев носил клеймо женатого на дочери «репрессированного».

Лигачев не сталинист, в определенном смысле он был даже реформатором: стремился добиться большей отдачи от экономики и избавить партию от коррупции, разросшейся во времена Брежнева, будто раковая опухоль. Он хотел иметь более эффективный пропагандистский аппарат для поддержки тех перемен, какие сам одобрял.

Лигачев, однако, верил, что действенную реформу может осуществить только Коммунистическая партия. Он приветствовал меры, в результате которых партия делалась более умелой и честной, но противился всему, что умалило бы власть партии над обществом и ее авторитет. Он настаивал, чтобы пресса придерживалась политики партии и избегала выставлять на всеобщее обозрение постыдные эпизоды прошлого.

В 1987 году Лигачев был, возможно, единственным из членов Политбюро, кто по–прежнему верил, что политика, внутренняя и внешняя, должна базироваться на принципе «классовой борьбы» Карла Маркса.

Личность яркая, напористая, он всегда энергично отстаивал свою точку зрения на частных партийных встречах и закрытых собраниях. Несмотря на то, что с 1987 года разногласия Лигачева с Горбачевым росли, Горбачев серьезно относился к его доводам, В конце концов, они выражали точку зрения, которая внедрялась в сознание Горбачева на протяжении всей его жизни.

Контакты Лигачева с иностранцами были редки. Тем не менее, весной 1987 года он был председателем Комитета по международным делам в марионеточном советском парламенте тех дней и в этом качестве принял делегацию США во главе со спикером Палаты представителей Джимом Райтом. Я, только–только прибывший в Москву в качестве посла, сопровождал конгрессменов на этой встрече.

Проходила она в зале заседаний здания на Старой площади Москвы, где работал аппарат Центрального Комитета партии. Зал был явно приспособлен для ведения записей, поскольку каждое кресло в нем снабжено своего рода подставкой — почти как в школе, за партой.

Описание Лигачевым целей перестройки было неотличимо от Горбачевских речей того времени. Он отрицал, что в партийных верхах имеются какие–либо серьезные разногласия, и подчеркнул, что перестройка это объективная потребность, не зависящая от любой отдельной личности. Партийные работники, которые не сумеют приспособиться к переменам, убеждал он, будут заменены.

Было ясно, однако, что средоточием перестройки Лигачев считал управление реформой в рамках традиционного «социалистического» строя.

Упомянутые им конкретные перемены, такие как «самофинансирование» предприятий, большая независимость директоров предприятий, увеличение вложений в машиностроение, очень сильно походили на некоторые бесплодные кампании прошлого.

Слова Лигачева недвусмысленно убеждали: перестройку, какой ее вдел он, возглавит очищенная и окрепшая Коммунистическая партия и осуществляться она будет без какого–либо существенного изменения официальной идеологии. В сущности, им излагалась «программа Андропова» без политических реформ, уже очерченных Горбачевым. Хотя посторонним Лигачев в том и не признался бы, но уже тогда он был противником политических мер, провозглашенных Горбачевым в январе 1987 года, и разрыв между двумя политиками увеличился, когда в том же году Горбачев выдвинул еще более радикальные предложения.

————

Среди сторонников Горбачева в 1987 году активностью всех намного превосходил глава партийной организации Москвы Борис Николаевич Ельцин. Цели политического реформирования он воспринял с энтузиазмом и выказывал склонность к общению с населением, что контрастом выделялось на фоне типичного для видных деятелей Коммунистической партии отрешенного, величественно пренебрежительного стиля поведения. Разъезжая (во всяком случае, время от времени) на метро, Ельцин ввел в обыкновение неожиданные, без предупреждения, наезды в магазины или на заводы. Случалось, прибыв туда, он включался в цепочку, помогая рабочим загрузить или разгрузить грузовик.

Меж тем, боже упаси несчастного директора магазина, чтобы Ельцин наткнулся на пустые прилавки в торговом зале и залежи продуктов в подсобке, Все прекрасно знали, что работники государственных магазинов готовы сплавлять товары на черный рынок, где за них получить можно больше, чем от продажи по установленным розничным ценам. Директора могли уволить в одночасье, стоило Ельцину поймать его или ее на хранении припрятанных в закрома товаров.

По Москве мигом разлетелся слух про нового правителя городской парторганизации. Не чета любому из предшественников, этот, вроде, «из наших»: не важничает, на общественном транспорте не гнушается проехаться, и своими руками тяжести потаскать, знает про всем известных воров и собирается положить воровству конец. Он быстро сделался легендой, а для москвичей стал самым ощутимым доказательством, что перестройка не очередной обман.

Между прочим, популярность Ельцина слабо поддерживалась прессой. Его имя редко упоминалось за рамками сообщений о появлении на официальных церемониях, требовавших его присутствия. Это казалось странным, если учесть, что в 1986–1987 годах пресса сделалась более открытой.

Почему же столь притягательное для газетных репортеров поведение Ельцина по большей части замалчивалось?

Разумеется, такой вопрос мог задать лишь человек наивный, и, прозвучи он, обычный советский гражданин ответил бы не колеблясь: «Да потому что им не хочется, чтоб мы про него знали».

Кому им — в разъяснении не нуждалось. Им это правителям, аппарату КПСС. Вся жизнь состояла в борьбе между нами и ими.

Посвященные, впрочем, могли и уточнить. Распоряжения держать сообщения о «чудачествах» Ельцина подальше от прессы спускались сверху, от самого Михаила Горбачева.

Уже через несколько месяцев после назначения Ельцина партийным вождем Москвы редактор «Правды» Виктор Афанасьев известил коллег, что получил лично от Горбачева указания придерживать публикации о Ельцине, Газете не следовало поощрять Ельцина и впредь «наживаться на популистских чувствах».

Затем пропагандистская структура Центрального Комитета, надзиравшая за прессой, получила задание. Михаил Полторанин, сторонник Ельцина, бывший редактором «Московской правды», собственного печатного органа организации Ельцина, рассказал мне позже, как его постоянно вызывали и отчитывали за чрезмерное внимание к Ельцину. [29] Беседа автора с Михаилом Полтораниным 23 сентября 1992 г. Нажим был настолько силен, что в августе 1987 года Полторанинская «Московская правда» опубликовала текст пространного доклада Ельцина, сделанного на конференции городской партийной организации, не назвав докладчика, Ельцина, по имени.