Джек Мэтлок - Смерть империи

Тем не менее, при соблюдении, хотя бы частичном, новых правил, населению предоставлялись избирательные права, каких не бывало за всю советскую историю. Даже если бы большинство кандидатов были от Коммунистической партии, им все равно пришлось бы соперничать за голоса, а если голосование тайное и поданные бюллетени подсчитываются честно, то лица, доверием населения не пользующиеся, могли проиграть.

Избиратели, стремившиеся быть в оппозиции к «строю», получили в свое распоряжение еще одно мощное орудие. По правилам, побеждал кандидат, набравший не просто больше голосов, а большинство из поданных голосов, избиратели же могли сказать «нет» всем внесенным в списки кандидатам. Следовательно, если партия брала под контроль процесс выдвижения кандидатов и выдвигала тех, кто доверия не внушал, их можно было забаллотировать. Советские избиратели получали возможность, о какой американцы могли лишь мечтать: право голосовать «против всех указанных» и тем навести порядок.

Подлинность перемен явно оказывалась в зависимости от двух вопросов, ответов на которые пока не было: во–первых, станут ли выборы свободными или будут по–прежнему проводиться под надзором аппарата Коммунистической партии, как и «выборы» в прошлом, а во–вторых, окажутся ли избирательные комиссии, осуществляющие подсчет голосов, не зависимыми от партийного аппарата.

Я был убежден, что Горбачев добьется, чтобы кое–какие перемены оказались подлинными, ясно, однако, что самым большим препятствием для предлагавшихся им реформ станет крепко окопавшаяся партийная бюрократия, Если генсек намеревался следовать реформам, сохраняя при этом минимум безопасности в отношении своего поста, ему следовало создавать уравновешивающие институты, балансы власти.

Новый Съезд, похоже, задуман был именно с такой целью: ему предстояло вынудить косных партработников подчиниться тайному голосованию. Учитывая тогдашнюю популярность Горбачева у населения, можно было ничуть не сомневаться, что новый Верховный Совет изберет его председателем, независимо от степени демократичности выборов народных депутатов. Будучи же избран, Горбачев уже не так–то легко, как Хрущев, мог быть смещен враждебной кликой в партийном руководстве.

Реформаторы и население в целом сожалели, что Ельцин был отвергнут съездом партии, но многие интеллектуалы считали его политическим интриганом, доверять которому не стоило. И они гораздо больше винили Лигачева, чем Горбачева, за анти-Ельцинское решение на партийной конференции. По сути, как только Горбачев вышел вперед с осуществлением реформ, Ельцин стал выпадать из внимания общественности.

Проведенный в конце 1988 года опрос показал, что 55 процентов населения считают Горбачева достойным титула «Человек Года», Только 4 процента голосовали за Ельцина. Казалось, Горбачев наконец–то вышел на передний край радикального реформирования, оттеснил в сторону (хотя и не убрал совсем) консерваторов вроде Лигачева с Чебриковым и приступил к осуществлению своей программы демократизации. В том же, что экономику лихорадило и увеличивался дефицит всего, население винило правительство Рыжкова и партийных аппаратчиков, но не Горбачева.

Ропот, кое–где националистически окрашенный, доносился с окраин империи. Фактор тревожный, но, как казалось Горбачеву под конец 1988 года, вполне управляемый.

В любом случае, внешняя политика становилась его сильнейшим козырем. Начинали накапливаться ощутимые достижения, и в тот год они все еще пользовались внутри страны всеобщей поддержкой.

Мы поступаем совершенно оправданно, отказываясь рассматривать мирное сосуществование как особую форму классовой борьбы.

Эдуард Шеварднадзе, июль 1988 г.

Мы исходим из классового характера международных отношений…

Активное участие в разрешении общих для человечества проблем не должно давать повода притормаживать борьбу за социальное и национальное освобождение.

Егор Лигачев, август 1988 г.

Очевидно, что применение силы или угроза силой не могут и не должны быть инструментом внешней политики.

Михаил Горбачев в Организации Объединенных Наций, 7 декабря 1988 г.

Конец мая 1987 года, прелестный вечер, под громадной люстрой большого зала приемов в Спасо—Хауз собралась пребывавшая в постоянном движении толпа гостей. Один из них, американский журналист, подойдя ко мне, сказал: «Только что со мной произошел удивительно странный случай. Позвонил мне советский приятель и спросил, правда ли, что иностранный самолет сел на Красной площади. Казалось, полный бред, но, коль скоро по пути сюда я проходил мимо, то решил взглянуть: чем черт не шутит. И знаете, точно — там сидит «чессна», вся в оцеплении. Опознавательные знаки вроде немецкие, но, когда я спросил милиционера, что это за самолет, тот лишь выговорил: «Какой самолет?» — и уставился на меня невидящим взглядом».

Таким вот образом я впервые услышал о самолете, на котором девятнадцатилетний немец из ФРГ, Матиас Руст, пролетел от Гамбурга до импровизированной посадочной площадки возле кремлевской стены.

Жизнь иностранца в Москве всегда тяготела к безрадостному, а то и мрачному существованию. А потому история молодого человека, у кого хватило дерзости оставить с носом хваленую советскую систему противовоздушной обороны (систему, которая не раздумывая сбивала потерявшие курс пассажирские лайнеры) стала предметом множества шуток на вечерних коктейлях. Злословие обуяло не только иностранцев: многим советским гражданам по душе пришлось неудобство, ощущаемое их стражами в военной форме, которые обыкновенно относились к гражданской публике с надменной самоуверенностью, вызывавшей желание раз–другой осадить вояк. К тому же, «чессну» никак нельзя было отнести к военной угрозе.

Так что меня не удивило, когда на нашем следующем приеме Виктор Суходрев, исполнявший обязанности главы американского отдела МИД, хорошо всем известный как переводчике английского у советских руководителей, приветствовал меня такими словами:

— Вы слышали? Красную площадь переименовали!

— Что вы говорите! И как же ее теперь называют?

— Ну, Шереметьево-3, само собой.

Шереметьево-1 и -2 это названия двух аэропортов близ Москвы, осуществляющих международные перелеты.

Предавался ли шуткам по поводу выходки Матиуса Руста Горбачев, я не знаю. Едва ли ему по душе пришлось свидетельство того, что противовоздушная оборона его страны дырява. Тем не менее, с точки зрения политической этот постыдный инцидент случился в подходящее время.