Джек Мэтлок - Смерть империи

30 октября 1988 года неформальные объединения организовали большую демонстрацию. Хотя имелось официальное разрешение на собрание граждан, власти вызвали особые части полиции и грубо разогнали демонстрацию — впрочем, без жертв. Поскольку произошло это тогда, когда демонстрации спокойно разрешались в Москве, Ленинграде и прибалтийских государствах, организаторы шествия в Минске выразили резкий протест, а Василь Быков, белорусский писатель, произведения которого были хорошо известны в Москве, написал статью в «Москоу ньюс», в которой обвинил руководителей белорусской компартии в подрыве политики Горбачева.

Вскоре после публикации статьи Быков присоединился к группе известных интеллектуалов, сопровождавших Горбачева в поездке в Нью—Йорк и ООН. Неясно, включили ли его за то, что он подверг критике белорусских руководителей, или несмотря на это. Известность писателя, как и его соратников по Национальному фронту, являлась гарантией защиты от личных преследований, однако белорусские власти продолжали разгонять митинги общественности и препятствовали регистрации Национального фронта в качестве признанной общественной организации.

В конце 1988 года ни в одной из трех западных республик не было движения национальных фронтов под стать действовавшим в прибалтийских государствах, однако основы были заложены, что предопределило быстрый рост таких движений в следующем году.

На протяжении 1987–1988 годов в Москве, похоже, не очень–то ведали, чем отвечать на растущее самоутверждение нерусских народов. Что–то разрешалось, что–то встречало возражения, но терпелось, а что–то запрещалось и подавлялось. Однако единого и четкого подхода не было.

КГБ, впрочем, ответ был известен. Когда летом 1987 году по ряду городов прокатилась волна демонстраций: ситуация беспрецедентная, ибо в прежние времена демонстрации происходили поодиночке и изредка, — шеф КГБ Чебриков счел необходимым изъясниться публично, И сделал это в сентябре, выступив с речью, где обвинил западные разведывательные ведомства в том, что они будоражат национальные меньшинства. Это мнение, время от времени возникавшее вновь, когда беспокойства нарастали, не имело под собой никаких оснований, однако уважение к фактам никогда не являлось отличительной чертой КГБ.

Впрочем, Чебриковские обвинения давали определенные оперативные выгоды его учреждению. Возлагая вину на иностранцев, шеф советской разведки освобождал себя от щекотливой обязанности разъяснять, что виновна во всем сама Коммунистическая партия. К тому же, обвиняя западные разведки, он тем самым предупреждал критиков строя, что их могут привлечь за шпионаж, если они станут усердствовать. В 1988 году Чебрикову еще предстояло повторить эти обвинения, а его преемник обратился к ним в самый канун краха Советского Союза.

Какая бы из причин ни порождала национальное недовольство, к лету 1988 года советские руководители убедились: их самодовольное утверждение, высказанное два года назад на XXVII съезде КПСС, не подтвердилось. «Национальный вопрос» не был решен. Недовольство населения нарастало, и вспышки насилия стали учащаться.

Наблюдая за этими событиями из Москвы, я не удивлялся, что прибалты воспользовались гласностью, чтобы потребовать перемен. Их кровные обиды были мне известны. Происходило, однако, и такое, развития чего я оказался не в состоянии предвидеть.

Во–первых, реформаторы из Москвы стали поддерживать позицию прибалтов как логическую часть собственной программы демократизации Советского Союза. Видные «либералы», такие как историк Юрий Афанасьев и социолог Татьяна Заславская, призывали прибалтов организовываться и отстаивать свои права. Ученый–правовед Борис Курашвили из советского Института государства и права первым выступил в печати за то, чтобы в республиках создавались организации в поддержку перестройке. Я полностью соглашался с ними в том, что настоящая демократическая реформа Советского Союза потребует предоставления прибалтам свободы выбора, и меня воодушевляло, что они не только понимали, что прибалтийская свобода не является врагом российской свободы, но и готовы были действовать исходя из такого понимания.

Во–вторых, движения за автономию получили широкую поддержку со стороны членов местных компартий. Это поставило перед Горбачевым четкую дилемму. Позволит ли он местным компартиям поддерживать требо–вания автономии и, в итоге, независимости (ведь в таком случае ему пришлось бы позволить им действовать без оглядки на высшее партийное командование в Москве)? Или он станет настаивать на полном подчинении республиканских компартий Центральному Комитету в Москве, как то повелось со времен Ленина и Сталина?

Ответ на эти вопросы мы получим лишь позже. В 1988 году Горбачеву, похоже, хотелось и того и другого, В ООН он говорил о свободе выбора без исключений, однако, дома, похоже, выискивал причины исключения сделать.

Думаю, что холодная война не окончена.

Брент Скоукрофт, 22 января 1989 г.

К январю 1989 года, когда Джордж Буш дал присягу в качестве президента Соединенных Штатов, для меня стало очевидно, что Советский Союз больше не в силах управлять империей по внешнюю сторону своих границ. Решись восточноевропейцы сбросить советское ярмо, и Горбачеву ничего не оставалось бы, как принять неизбежный результат. Любая попытка с его стороны применить военную силу положила бы конец перестройке и его собственному правлению. Только–только выбравшийся из саднящей и непопулярной войны в Афганистане советский народ не потерпел бы еще одного решения Кремля, которое ввергло бы призывную армию в смертельную опасность за границей.

Год начался, и я пришел к заключению, что 1989–ый откроет перед Соединенными Штатами возможность оказать ощутимое воздействие на развитие советской системы. Наша политика уже способствовала тому, что СССР поставил в повестку дня такие вопросы, как права человека и свободный поток информации; пришло время дать ему почувствовать нашу экономическую мощь: не так, как мы делали во время холодной войны, используя санкции и принудительные меры, а поддерживая шаги, вовлекающие Советский Союз в сообщество свободных наций, склоняя его к партнерству.

Программа из четырех пунктов, выдвинутая нами в годы администрации Рейгана, намеренно обходила стороной экономические отношения. Тогда нам казалось, что более тесные экономические связи подождут до прекращения советской интервенции в Афганистан, советского вмешательства в другие конфликты в третьем мире, до ликвидации раздела Европы — другими словами, до окончания холодной войны. К тому же нам хотелось испытать готовность СССР к значительным сокращениям вооружения и убедиться, что советское руководство готово уважать права человека и позволить своим гражданам хоть как–то воздействовать на тех, кто ими правит.