Татьяна Воронецкая - Леонид Филатов

«С каждый днем я все больше открываю для себя этого поразительного человека, растет актерская и гражданская ответственность за будущий образ», – скажет Леонид на съемках фильма1. Играть Чичерина было сложно еще и потому, что боязнь допустить излишнюю вольность трактовки образа могла сковать актера, лишить его необходимой свободы в игре. Однако Александр Григорьевич Зархи дал Леониду ту необходимую свободу, которая позволила уйти от академичности, иллюстративности сюжетных ходов сценария и ощутить конфликтность образа Чичерина, человека и политика, как драму. Человек и политик борются в нем, когда он приказывает военному эксперту, генералу Скобину, ехать на подписание Брестского договора, а тот отказывается, так как немцы уничтожили всю его семью. «Вы поедете, – говорит Чичерин, – вы поедете! Я... Я вам... Я вам приказываю! Простите меня... Простите».

Образ Чичерина организует все пространство картины. Пронзительная вера этого человека в идеи революции, в господство мира, всеобщего разоружения не может не захватывать своим благородством и искренностью. Роль получилась удивительно лиричной, в образе Чичерина Леонидом уловлена тень донкихотства, та наивность Веры и Добра, которая редко одерживает быструю победу.

«Ради революции!» – эти слова мы так часто слышали. Может, ради них оборвалась жизнь и самого Чичерина в 1936 году...

Подписание Брестского мира – одна из кульминаций фильма. Это было драматическое событие для страны, и отношение к нему было далеко не однозначным. Чичерину необходимо было сохранить самообладание, мужество, чтобы поставить свою подпись под договором, согласно которому Германии отходила Польша, Прибалтика, часть Белоруссии, Закавказья и 6 млрд. марок контрибуции. Как Чичерин относится к этому акту Советской страны? В разговоре с иностранной журналисткой мисс Адаме на ее вопрос: «Ради чего? Неужели об этом вы мечтали, когда ехали в Россию...» Чичерин ответил: «Революция – это настоящее. Моцарт, его современная гармония – это будущее. Оно прекрасно! Я вижу его... Ради этого... Да, да... Я слабый человек, я мечтал о дороге, усыпанной цветами. Но сегодня... Ленин тысячу раз прав: сегодня во имя революции пришлось ползать в грязи. Другой дороги, к сожалению, нет. Так сложилась история...

– Я понимаю, – тихо сказала мисс Адаме, – как вы страдаете...

– Нет! Нет! Я счастлив! Брестский мир—это выход в будущее. Мы сохранили нашу революцию. Это победа! Великая победа!.. Я сумел победить свое «Я». Только не война»1. Рассужения о необходимости пережить тяжелое сегодня ради светлого завтра нас мало умиляют. Сегодня мы многое переоцениваем в нашей истории, пытаемся уйти от деформации общества, но не всегда задумываемся об ее корнях, которые уходят глубоко в нашу историю и требуют своего осмысления. Одна из причин деформации – великие идеи становились самоценными, а не средствами достижения социальной справедливости и человеческого счастья. «Утопия, которой мы подчинили свою жизнь, – пишет Ю. Шрейдер в своей статье „Сознание и его имитация“, – выглядела вполне разумной. Соблазнительно было бы считать, что несоответствие великой идеи и ее чудовищных воплощений в жизнь есть плод неизбежных практических ошибок, нехватки честных и умелых кадров и т. п. Между тем не хватило нам не „разумности“, но способности ясно осознавать происходящее. Речь идет об особом, специфичном для человека духовном феномене —способности активного выхода навстречу действительности. Сознание – это то, что существует совместно со знанием, сверяет его с реальностью. Исходное латинское слово „conscientia“ имеет аналогичную начальную частицу con, переводимую как предлог „с“ или „со“. Но это латинское слово одновременно означает совесть как осознание смысла собственных действий и вытекающую отсюда нравственную ответственность за них.

Теоретическая мысль способна увидеть неразумие и несправедливость происходящего и предложить многообещающие модели преобразования общества. Если эта мысль не считается с реальностью, неподконтрольна совести, то она в состоянии создать самые чудовищные утопии»1.

При работе над фильмом у Леонида возникали непредвиденные трудности, о них вспоминал звукооператор фильма Юрий Рабинович. Чичерин в совершенстве владел многими иностранными языками. Леонид же, как и большинство советских людей, по-настоящему не знал ни одного иностранного языка. Однако благодаря своей памяти и свободному существованию в роли блестяще прочитал речи Чичерина на Генуэзской конференции на итальянском, английском и французском языках. Другим страшным испытанием было исполнение песенки «Веселого птицелова» Моцарта, которую в фильме Чичерин пел детям. Песня Лене никак не давалась, у него плохой музыкальный слух, а здесь к тому же нужно было петь Моцарта – любимого композитора Чичерина. Репетировал Леонид долго и напряженно, и когда звукорежиссер Юрий Рабинович подошел к нему и дотронулся до его свитера, то даже не сразу понял, в чем дело: было ощущение что Леонид вылез из воды – свитер можно было просто выжимать.

На XXV международном кинофестивале в Карловых Варах Леонид Филатов получил приз за лучшее исполнение мужской роли в фильме «Чичерин».