Анатолий Сафонов - Вспоминая Владимира Высоцкого

Поэт вырос и получил воспитание в интеллигентной московской среде. Нина Максимовна, мать поэта, по специальности переводчик с немецкого языка, театралка, человек очень начитанный. Семен Владимирович Высоцкий — ветеран войны, полковник в отставке… Вот краткие выдержки из воспоминаний Нины Максимовны: «Володя начал рано говорить, к двум годам знал много стихов… Впервые попал в театр, когда ему еще не было трех лет… В начальных классах он любил уроки пения, но однажды пришел из школы опечаленным и рассказал: «Был урок пения, учительница велела петь во весь голос, я запел, а она прогнала меня из класса и поставила мне двойку…» В десятом классе Володя начал посещать драмкружок в Доме учителя. Руководил кружком артист МХАТа В. И. Богомолов, который первым заметил у Володи актерское дарование и посоветовал ему пойти в театральную школу».

Не исключаю, что для отдельных почитателей некоторых ранних песен Владимира Высоцкого эти биографические штрихи покажутся разочаровывающе неожиданными. Допускаю также, что кто-нибудь сошлется на якобы неопровержимые личные свидетельства каких-то друзей и даже «корешей». Разумеется, никакие слухи не в силах бросить тень на творчество поэта. И все же я уверен: нужно хоть раз со всей определенностью сказать, что слухи о каком-то ином прошлом Владимира Высоцкого не имеют под собою решительно никакой почвы.

Возможно, в возникновении этих странных легенд сказалось известное заблуждение, когда личность поэта напрямую отождествляется с героями песен, написанных от первого лица: сам В. Высоцкий не раз над этим посмеивался.

Но даже прямое отождествление не дает оснований для подобных догадок. Да, совпадают ритмы, совпадает речевой строй, как естественное средство художественной персонификации. Но послушайте внимательно: нет в этих песнях самой главной отличительной особенности так называемой «блатной» лирики — нет воспевания воровской романтики. Есть боль за сломленные души, есть тоска по свободе, как естественному для человека состоянию, есть непокорные и заблудшие, есть грязь обстоятельств и очищающая любовь.

Оно, конечно, предпочтительнее, чтобы человек отстаивал незыблемость своей любви не словами: «А мне плевать, мне очень хочется!» В иных песнях непреклонность чувств выражается поизящнее. Ну, к примеру: «Коль любить, так любить! Коль дружить так дружить!» Тут сразу видно, что мы имеем дело с воспитанным и покладистым молодым человеком, согласным на любой вариант: может любить, а может и дружить… А у Высоцкого человек совсем иной — так не покупать же украшения жизни ценою лжи!

Нина Максимовна вспоминает: «С раннего детства я замечала в ребенке удивительную доброту. Он мог собрать, например, детей из нашего дома № 126 по Первой Мещанской и всех кормить, а иногда оделял всех подарками: отдаст какую-нибудь игрушку, книжку». Что касается разных «игрушек», то с ними расставался, а вот книжки… Тут изменения были разительными, хотя и естественными. Книгами В. Высоцкий очень дорожил. У него была довольно обширная, в идеальном порядке содержавшаяся библиотека, в которой выделялась справочная литература и особенно — словари. Он говорил, что ему нравится читать словари «просто так». Он приходил на встречу со словами, как с друзьями, — не потому, что от них что-то нужно, а для духовного общения.

Сколько слов, найденных Владимиром Высоцким на перекрестках жизни, вернутся в эти словари, отстиранные академиками от дорожной пыли?.. И сколько старых, полузабытых вернулось в сегодня на работу строчками его стихов?..

Тут же, в «Песне о петровской Руси», Владимир Высоцкий создал один из шедевров аллитерации. Прислушайтесь…

Слышите колокольный перезвон?..

Если объяснять слишком настойчиво разницу между собою лично и героем шуточной песни «Ой, где был я вчера!..» Владимир Высоцкий считал излишним, то за военные песни он «оправдывался» довольно часто. Конечно, не только инерция восприятия иными слушателями, но и удивительная проницательность в воссоздании психологии и, более того, мироощущения солдата вызывали у фронтовиков особое доверие к автору: этот, мол, наш, этот все прошагал да прополз. Когда Владимир Высоцкий объяснял во время концертов: «Я не воевал, мне не довелось», — это было фактом его биографии. Когда он писал об этом стихи — это становилось изложением нравственной позиции.

Я французского не знаю, но догадываюсь, что где-нибудь на Монмартре слово «шансонье» звучит без малейшей претенциозности. Но у Владимира Высоцкого любимое место: Самотека, Москва. Оттого и внедренное им в употребление «авторская песня» для Самотеки звучит как-то свойственнее. А уж о нем самом, сколько словари ни листай, ничего точнее не скажешь, чем — Поэт!

В какой непрекращающейся, постоянной мучительной муке жил Высоцкий, знают все, кто хоть раз слышал или видел его. Но я думаю, не все сознавали и сознают, что это была наша общая продолжающаяся мука рождения, родовая боль, пронзающая всех нас. Кто-то должен был выкричать эту боль. Мы носили ее в себе все. Но выкричал и выпел ее Высоцкий.

Его песни — о нашем рождении. Крик о необходимости и неизбежности человеческого рождения. Не физического только, которому можно помочь, а духовного, второго рождения, где помощь невозможна, ибо здесь каждый рождается сам. Поэтому оно так мучительно и непосильно.

Хотя часто кажется, что зло и ложь очевидны и что источник, причина их, как правило, мы сами, мы редко реагируем на это, как подобало бы людям «второго рождения». И не только от сковывающего порой нас страха или равнодушия, но просто потому что стать и быть человеком, родиться им, даже при желании, действительно трудно. Гораздо легче продолжать чувствовать и воспринимать себя частицей общества, чем самим собой, и разделять общую судьбу, чем вершить собственную.