Наталья Муравьева - Беранже

В песенке «Сенатор»{В переводе Курочкина — «Знатный приятель».} Беранже и рассказал о таком безмозглом и раболепном человеке-червяке. Герой песенки, скромный чиновник, настолько ослеплен «милостивым отношением» к нему сенатора, что готов расстелиться под ноги знатному «приятелю», который наставляет ему рога.

Песенка «Сенатор» была объявлена антиправительственной сатирой — из-за ее названия, как полагал Беранже. Но дело заключалось не только в названии. Блюстители порядков при наполеоновском режиме чуяли, что за критикой нравов кроется и нечто более серьезное, да и сама критика нравов, если она идет от жизни и метит в цель, неизбежно соприкасается с критикой общественного строя.

Мысль собрать и записать свои песни, по собственному признанию Беранже, впервые пришла ему в голову 12 мая 1812 года. В этот день он навестил своего заболевшего друга художника Герена и остался на ночь дежурить у его постели. Чтоб развлечь больного, он вполголоса стал напевать ему одну из своих старых песенок, тех, которые они пели когда-то, собираясь в мансарде на бульваре Сен-Мартен.

Лицо Герена просветлело.

— Браво! Еще, еще! — просил он, уверяя Беранже, что лучшего лекарства нельзя и придумать. И щедрый друг пел больному песню за песней, а когда, тот задремал, Беранже, вдохновленный похвалами, присел к столу и, разыскав бумагу, начал вспоминать и записывать свои песни одну за другой. Некоторые из них он не мог восстановить: в памяти остались лишь отдельные строчки, иногда одно название. Потом он очень жалел, что не удалось вспомнить сатирические куплеты «Тучный бык» и «Чистильщик сапог, сопровождающий двор»; обе песенки были направлены против наполеоновского режима.

За дни и ночи, проведенные у постели Герена, Беранже вспомнил и записал не менее сорока песен. И потом он продолжал делать это по просьбе друзей.

Беранже к этому времени вполне убедился в том, что словарь песни может быть гораздо богаче, чем словарь высоких жанров. Для песенки нет слов-плебеев, ей принадлежит все живое богатство французского языка — научись только выбирать нужное слово! И грамматический строй песни гораздо ближе к живой народной речи, чем скованный условностями и устаревшими правилами строй высокой поэзии.

Беранже продолжает еще шагать по главной аллее «высоких жанров». Но недалек тот день, когда рукописи «Потопа», и «Смерти Нерона», и «Хлодвига», и других его эпических и пасторальных поэм вместе с набросками од, идиллий и незаконченных пьес полетят в огонь и превратятся в пепел, в воспоминание.

Обмороженные, изувеченные, в лохмотьях, возвращались во Францию из русского похода немногие из уцелевших ветеранов. Кавалеристы без коней, бойцы без оружия — жалкие остатки былой «великой армии».

Отчаянье и растерянность царили во Франции и в других странах, подвластных Наполеону. Казалось бы, императорские орлы должны поникнуть, а неуемное честолюбие Бонапарта — захлебнуться в море пролитой крови, в позоре поражения.

О мире мечтали миллионы тружеников Европы, о мире мечтал французский народ, изнемогший после двадцатилетия почти непрерывных войн.

Но Наполеон и не помышлял о мире. Любой ценой стремился он удержать под своей властью захваченные прежде земли, сохранить насильственно раздвинутые им пределы своей державы.

В начале 1813 года на военную службу было досрочно призвано 140 тысяч французских юношей, почти детей. Матери лишились единственных сыновей, крестьянские хозяйства — рабочих рук, зато в распоряжении императора оказалась новая, как из-под земли возникшая армия. И снова он повел ее в поход.

В мае 1813 года в Париж приходили вести о победах при Люцене, при Бауцене, одержанных французскими войсками над объединенными силами австрийцев и русских.

— Нет, звезда императора еще не померкла, — говорили одни.

«Но не спалят ли в конце концов Францию злокачественные лучи этой звезды?» — думали про себя другие. Говорить о подобных сомнениях открыто, вслух воздерживались. Полицейские агенты в мундирах и без мундиров внимательно прислушивались к разговорам.

С особым рвением охотились парижские полицейские за листками с переписанным от руки текстом одной сатирической песенки, которая в те дни пользовалась огромным успехом. Ее переписывали тайком, нашептывали слова на ухо друг другу, пели при закрытых дверях на дружеских вечеринках. Песенка на первый взгляд как будто совсем невинная: про какого-то сказочного короля Ивето, который носил вместо короны колпак и на ослике верхом объезжал свое государство.

Некоторые, слыша имя короля Ивето, вспоминали кабачок под таким названием, существовавший в одном из парижских предместий. Другие же припоминали старинную легенду о том, как в незапамятные времена французский король Клотарь был проездом в городке Ивето и убил одного местного сеньора, а потом в искупление своей вины даровал наследникам убитого титул королей Ивето. Династия эта правила в городке и процветала будто бы очень долго.

Но суть дела заключалась не в кабачке и не в легенде, а в том, что песенка звучала весьма злободневно.

Автор прославлял как раз те качества легендарного добряка-короля, каких и в помине не было у современного императора французов.

Ивето был прежде всего миролюбив и скромен.

Как будто ни слова не было сказано здесь против наполеоновской политики, и все-таки каждой своей строфой песня метила в нее: против налогов и поборов, против захвата чужих земель, против бесконечных войн…

Всех, кто слышал, читал, переписывал эту песню, она поражала не только остротой и ясностью мысли, но и изяществом выражения, точностью рифм, непринужденностью и богатством интонаций.

— Не знаете ли вы, кто автор этого маленького шедевра? — спрашивали друг у друга любители песен.

— О, это, вероятно, крупный поэт, птица высокого полета, — говорили знатоки.

Беранже, до которого доходили слухи о всяческих домыслах по поводу авторства песни, попросил друзей, распространявших ее, открыть его имя. Не то еще вместо автора преследованиям подвергнется кто-нибудь другой!

— Разве вы не знаете, что автор песни «Король Ивето» — поэт Беранже? Да, да, тот самый, который сочинил «Сенатора», — шепотом передавалось из уст в уста.

Имя Беранже зазвучало в Париже, понеслось по всей Франции.

На тридцать четвертом году жизни, когда он уже перестал думать о славе, она вдруг постучалась к нему.