Сергей Филатов - Совершенно несекретно

Сам же аппарат Верховного Совета, что бы ни говорили, вел себя по отношению к депутатскому корпусу довольно корректно, с готовностью отзывался на любую просьбу. Сотрудники хорошо знали свою работу, выполняли ее грамотно, но видно было, что они нервничают, находятся в состоянии ожидания: что же нового принесли вновь избранные народные депутаты, с чем пришли депутаты-демократы. Этот факт стал для нас некоторой неожиданностью.

Вторая неожиданность проявилась в лояльном, с некоторым нескрываемым любопытством — по крайней мере внешне, — отношении к нам Председателя Президиума Верховного Совета РСФСР Виталия Ивановича Воротникова и его заместителя Татьяны Георгиевны Ивановой. Мы видели, сколь интересно им было понять новую волну депутатов. Виталий Иванович Воротников, я думаю, искренне хотел разобраться в нас: пришли новые люди, непонятные, со своими взглядами, со своими планами построения нового общества… И мне кажется, он не лукавил.

Как оказалось, Татьяна Георгиевна, будучи еще секретарем Калининского райкома партии Москвы, хорошо знала моего отца. Я тоже помню, как тепло он отзывался о ней, и у нас сложились доверительные отношения. Мы довольно откровенно говорили о многом. У Воротникова оказалось более сложное положение — его постоянно таскали в ЦК КПСС, он должен был соединить несоединимое. Чувствовалось, что и там свои конфликты, свое непонимание происходящего, и по поведению Виталия Ивановича это было заметно, в том числе и по его душевным метаниям. Очень жаль, что в последующем, оставшись на разных идеологических полюсах, мы так и не смогли использовать его опыт и знания для совместной работы. Но, видно, такова реальность всех революционных эпох.

Вообще же подготовительная комиссия в основном состояла из коммунистов, и это не мудрено: среди народных депутатов РСФСР их 86 процентов, в том числе 75 процентов первых секретарей обкомов КПСС.

Первое столкновение с партноменклатурой произошло на заключительном заседании, когда Воротников собрал всех — комиссию и актив — в Малом зале Белого дома. Мы наметили немало вопросов для рассмотрения на съезде, но они были неожиданно заблокированы коммунистами, как всегда, пытавшимися нас осадить своими громовыми:

— Да замолчите вы там!.. Да хватит их слушать!.. Да что они демагогию разводят!..

Посмотришь, сидит такой амбал и буквально глоткой хочет тебя подавить. Прямо по пословице: «Сила есть — ума не надо!»

Их план понятен — свести повестку дня лишь к четырем вопросам: к выборам Председателя Верховного Совета и его заместителей; к формированию двух палат Верховного Совета; к формированию правительства; ну и к принятию закона о статусе народных депутатов. По всем этим положениям они успели договориться заранее.

Мы же требовали включения в повестку дня принятия Декларации о суверенитете Российской Федерации, изменения Конституции РСФСР, рассмотрения концепции развития страны и ее экономической политики… В общем, у нас набиралось до пятнадцати пунктов. И мы поняли, что воевать — и крепко воевать! — придется непосредственно на съезде. И были здесь две коренные задачи: включить в повестку дня все наши вопросы и избрать Б.Н.Ельцина Председателем Верховного Совета.

Коммунисты, возможно, забили бы демократов, но среди нас были прекрасные юристы — Сергей Шахрай, Сергей Бабурин, прошедший Афганистан и поначалу горячо поддерживавший преобразования в стране, Владимир Варов, адвокаты Борис Золотухин и Игорь Безруков, экономисты — доктор экономических наук Виктор Шейнис, Владимир Исправников, Петр Филиппов, политологи, журналисты, ученые — Евгений Амбарцумов, Геннадий Веретенников, Евгений Кожокин, Сергей Носовец и десятки других, которых еще не знала страна. Ну и Юрий Рудкин, личность которого мне представлялась достаточно интересной. Юрист по образованию, он в последующем стал членом Комитета по законодательству, работал в одной упряжке с Сергеем Шахраем, а затем — секретарем Конституционного суда. Любопытно, что с

самого начала функционирования комиссии принципиальный Рудкин в спорах, касающихся Конституции РСФСР, чаще всего оказывался на стороне самой Конституции, которая не позволяла инициировать процесс ее изменения.

Мы попали в ловушку: не изменив старую, еще коммунистическую Конституцию, невозможно даже и помыслить о демократических преобразованиях в стране, а изменить Конституцию при существовавшем тогда — большевистском — составе Верховного Совета мы не могли. И оказались, таким образом, в замкнутом круге, не сразу это осознав.

Вместе с нами очень активно работали в те дни Андрей Головин, впоследствии возглавивший фракцию «Смена», Михаил Бочаров, проявивший себя прекрасным организатором и знавший — что было для нас исключительно важным — все входы и выходы в самые разные государственные инстанции, Олег Румянцев, который с первых шагов приметил для себя работу над новой Конституцией. Очень горячо поддерживал Ельцина на первых порах и Владимир Исаков, тоже деятельно включившийся в подготовку к съезду. В тот период среди нас находилось немало интересных людей, которые впоследствии — по тем или иным причинам — ушли в оппозицию к Ельцину.

И все-таки неодолимое желание энергично включиться в жизнь и прогрессивно повлиять на происходившие в ней процессы позволили нам, «ДемРоссии», при наличии на съезде всего 28 процентов голосов выйти на победную прямую по многим вопросам повестки дня. Практически каждый день мы собирались, обкатывали, прорабатывали идеи, представлявшиеся нам жизненно необходимыми; более детально узнавали друг друга, получив наконец возможность выговориться; учились точно и кратко формулировать мысли — для максимально эффективных последующих выступлений.

Уже во время работы съезда стало понятным все неудобство помещения, где он проходил: вытянутый, как кишка, зал, в котором почти ничего не видно и не слышно без применения спецтехники — микрофонов и наушников. Позже я пришел к выводу, что в Кремле в этом смысле все помещения сделаны ненормально, с отвратительной акустикой, — видимо, чтобы того, кто захотел бы что-нибудь выкрикнуть во время заседания, никто не разглядел и не расслышал. Да и сам человек, не узнав собственного голоса и осекшись, опустился бы униженно на свое место. Я видел, как такие чувства посещали многих депутатов и гостей.

Похожие условия для заседаний существовали и в самом Кремле, и в Кремлевском дворце съездов, и в Малом зале, где заседало политбюро, и в Свердловском зале, где в те времена проходили пленумы ЦК КПСС. Все тут отделано под дерево и рассчитано таким образом, что даже стоящего у микрофона человека бывало еле слышно, а уж с места… То есть система акустики создавала впечатление никем не прерываемой, ничем не нарушаемой работы председательствующего. Не могло же, в конце концов, случайно совпасть, что во всех крупных советских залах — одинаково отвратительная акустика?! В кабинете — в нем да, необходимо, чтобы голоса гасились, а там, где собираются сотни и тысячи человек…