Сергей Шаргунов - Катаев. Погоня за вечной весной

Жена Каверина Лидия Тынянова говорила: «Я удивляюсь, почему Таня и Костя Есенины (дети поэта и Зинаиды Райх. — С. Ш. ) не набьют Катаеву морду».

Вениамин Смехов рассказал мне, будто знаменитый актер Игорь Ильинский (он, между прочим, сыграл в вышедшей на экраны в 1956 году цветной кинокомедии «Безумный день» по катаевской пьесе «День отдыха»), разъяренный прочитанным, а может, кем-то накрученный, поехал в Переделкино, чтобы «врезать по мордасям» давнему приятелю. Прочухав неладное, хозяин не впустил его, и тогда 77-летний Игорь Владимирович помочился под дверь 81-летнему Валентину Петровичу.

Вот она — плата за художественную свободу…

Нелегок оказался венец.

В феврале 1977 года Катаев приехал в Ленинград на вечер памяти Зощенко. Еще до начала вечера он со своим «черноморским, неистребимым акцентом» сказал литературоведу Дмитрию Молдавскому: «А знаете ли вы, что моего брата Женю — Евгения Петрова крестил священник отец Молдавский? Ведь это ваша фамилия?» Катаев не унимался, вспоминал литературовед: «Потом он спросил меня, почему я столь сурово насуплен, и добавил: “Вы что, не верите в отца Молдавского? Хотите выдам справку?” И написал на маленьком листке бумаги: “Одесский священник отец Молдавский, друг моего отца, крестил моего брата Евгения Катаева (Петрова)”. Все улыбались».

А зачем он наврал?

Подмигивал будущему биографу?

Ведь крестил протоиерей Михаил Марченко. Тот же, что и Валентина Петровича.

Перепутал с главой сиротского приюта протоиереем Григорием Молдавским, у которого жили?

Все-таки он был весь, целиком, до маниакальности там, в дореволюционном детстве.

На том вечере, «с презрением отойдя от микрофона и пробормотав что-то насчет техники, которая вторгается куда не надо», он вспоминал фронт Первой мировой и офицера Зощенко, с которым мог встретиться под Сморгонью…

В 1978 году он выступил на так называемой «встрече в Останкине», показанной по Центральному телевидению, сыпал байками о писателях и напоминал бодрого энергичного американского актера, всю жизнь игравшего инфернальных героев. Задачей литературы назвал «смягчение нравов».

Вопрос: а если бы какой-то текст («Святой колодец», «Алмазный венец», «Вертер») отвергли, мог бы он издать его на Западе?

Павел Катаев ответил мне:

— Никогда!..

Евгения Катаева ответила подробнее. По ее словам, Катаев категорически не передал бы ничего за границу, хотя возможности такие были постоянно. Он полагал, что должен печататься в своей стране, так как тут его читатель. Имея возможность уехать во Францию («обещали золотые горы и семью вытащить через год»), твердо отказался.

Однажды язык Катаева довел его до Лондона. В еженедельнике «The New Statesman» британский журналист Александр Верт напечатал статью о советской жизни, составленную из прямой (доверительной) речи собеседника-собутыльника. «Мы с Катаевым много выпили в ту ночь, и в конце концов его прорвало…» Нехилая подстава! Скандал! Катаев, по Верту, сообщил ему, что соцреализм мертв и возник по указке сверху, «старейшие мастера» никакие не мастера, а борьба между «отцами и детьми», сторонниками свободы и апологетами системы, стремительно углубляется.

Потребовалось опровержение. 10 января 1968 года «Литературная газета» сообщала, что Валентину Петровичу приписан «привычный набор расхожих измышлений враждебной нам пропаганды». Правда, реакция самого «оклеветанного» была иронично-сдержанной. Мол, Верт в письме извинился: «многое» (то есть вовсе не всё!) из слышанного от других «новаторов» («то есть настоящих писателей») ему приписал [153] Кстати, после ввода советских войск в Чехословакию и, возможно, из-за «разоблачений» его персоны в советской прессе А. Верт, надеявшийся на «социализм с человеческим лицом», покончил с собой. .

Журналист Борис Панкин вспоминал, как уже совсем пожилой Катаев за столом в Переделкине, потягивая из бокала красное вино, выслушивал домашних с их модным интеллигентским антисоветизмом. «Валентин Петрович от нападок отбивается поначалу вяло, дежурно, как бы не желая обидеть детей ни безразличием к их суждениям, ни откровенным, бывает, их неприятием…

— Вот вы, говорю, обижаетесь, — пересказывает он свою беседу с одним американским прозаиком, — что у нас писателей критикуют, и порой уничтожающе, за их книги. — Тут он повел вокруг взглядом, вовлекая в его орбиту разгоряченных не умолкнувшим еще спором детей. — А мы за такую критику спасибо бы сказали, потому что у нас самое страшное — молчание. Пиши, сокрушай любые идолы, любые авторитеты, любые власти — никто и ухом не поведет, как будто тебя и нет… Вот что по-настоящему страшно.

Он вновь победоносно оглядывается вокруг.

— Что такое? — спрашивает громогласно».

Надо отметить, Катаев при всех его рассуждениях о губительном для художника отсутствии давления не верил в возможность сочетания успеха и независимости на Западе.

Литератор Илья Суслов, в 1960-е годы работавший в «Юности» и возглавлявший отдел сатиры и юмора «Литературной газеты», в 1974-м эмигрировал в США. Там он и повидался снова с Катаевым.

Суслов приехал в Университет Джорджа Вашингтона, где проходила встреча с группой советских писателей (Григорий Бакланов, Нодар Думбадзе, сопровождающие…).

Валентина Петровича Суслов видел выше всех его современников: «Последние книги Катаева кажутся мне памятником русскому языку… Кого можно поставить сегодня рядом с ним? Я подошел к нему на этой встрече в университете Вашингтона и тихо поздоровался. И он узнал меня! “Как Миша? — спросил он. — Как живет Миша? Хорошо ли ему?”».

Миша — Михаил Суслов, тоже эмигрант, еще в 1960-е годы написал сценарий по рассказу Катаева «Отче наш». Но фильм так и не разрешили [154] По свидетельству Самуила Алешина, режиссер и редактор приехали к Катаеву в Переделкино. «Что? — сказал Катаев. — Вы хотите, чтобы я пробивал вам этот фильм? Я уже пробил свой рассказ, а картину пробивайте сами. Все равно ничего не выйдет. (Возражения он не слушал, перебивал и слушал только себя.)». Картина «Отче наш» вышла на экраны в 1990 году. Режиссер — Борис Ермолаев. В главной роли — Маргарита Терехова. .

Илья начал рассказывать Катаеву о себе, о брате и, очевидно, о преимуществах американской жизни — эта тема не оставляла его при разговоре с гостями из Союза.

Катаев смотрел недоверчиво. Наконец он заявил, насмешив Суслова: «Илья, цензура повсюду». И даже высказал подозрение, что в Библиотеке Конгресса кто-то перечеркнул во многих местах рукописи Фолкнера (между тем, действительно, в свое время Фолкнер попал под закон Комстока, запрещавший распространение «предосудительных книг»).