Евгений Матонин - Яков Блюмкин: Ошибка резидента

15–19 июля. В Берлин направлены две советские ноты, в которых отвергались германские требования. Впрочем, в качестве компромисса немцам разрешили допустить для охраны 300 человек в гражданской одежде и пообещали охрану из тысячи красногвардейцев.

Немцы не стремились обострять конфликт. «Берлин отклонил идею отмежевания от Ленина и товарищей, — писал фон Ботмер. — Таким образом, мы останемся здесь, о чем мы чисто по-человечески никак не сожалеем. Жизнь здесь столь же приятна, как и интересна».

Вскоре в Москву из Берлина прибыл новый посол — бывший директор Немецкого банка и вице-канцлер Карл Гельферих. Правда, задержался он в столице Советской России недолго. Несколько раз здание посольства обстреливалось, причем пули попадали в окно кабинета Гельфериха, где тот работал. Кто стрелял — установлено не было. Гельферих так опасался покушения, что даже не поехал в Кремль для вручения верительных грамот Свердлову, а 6 августа отбыл в Берлин.

Восстание левых эсеров для большинства жителей Москвы прошло малозамеченным. К тому же его тут же затмили другие события. Вскоре до Москвы дошли слухи о расстреле в Екатеринбурге царя Николая II. Потом в городе начали снимать памятники императорам. По всей столице проходили митинги с обсуждением темы «Что дает трудовому народу Советская Конституция» (она была принята на том же V съезде Советов). Снова появились трудности с хлебом. Приходили тревожные сводки с фронтов разгоравшейся Гражданской войны. В общем, события 6 июля очень быстро стали историей. Но только не для тех, кто играл в них главную роль.

Имена убийц Мирбаха сразу обнародованы не были. Газеты сообщали о «провокаторах», «заговорщиках» и т. д. Фамилия Блюмкина появилась в прессе лишь 8 июля — в сообщении Троцкого. Он подчеркивал, что «некий Блюмкин» совершил убийство немецкого посла графа Мирбаха по постановлению ЦК ПЛСР. Об Андрееве газеты упомянули еще позже — 14 июля.

На самом деле убийцы Мирбаха сразу же были объявлены в розыск. Уже 6 июля во все милицейские участки Москвы была направлена телеграмма: «Задержать и препроводить в уголовную милицию Якова Блюмкина. Приметы: высокого роста, голова бритая, обросший черной бородой, хромой ввиду вывихнутой ноги. Одет в зеленый френч, может быть, и синий костюм. У Блюмкина могут быть бланки Чрезвычайной комиссии».

Было еще и дополнение к телеграмме: «Роста Блюмкин выше среднего, черные волосы, лоб высокий, лицо бледно-желтоватое, густая круглая борода, у губ редкая. Тип еврейский. Одет в черную шляпу (опять эта шляпа! — Е. М.) и синий костюм».

В этом дополнении фигурировал и Андреев: «Надлежит также задержать Николая Андреева. Приметы: небольшого роста, рыжеватый, нос горбатый, лицо тонкое, длинное, худощавый, глаза косят. Тип еврейский».

Некоторое время немцы требовали (правда, довольно вяло) розыска террористов. Советское правительство отвечало, что они скрываются. И действительно, Блюмкин и Андреев как в воду канули.

Между тем 6 и 7 июля Блюмкин был совсем рядом, как уже говорилось, — всего лишь в нескольких десятках метров от штаба отряда Попова. Он находился в госпитале, на другой стороне Трехсвятительского переулка, и оставался там до середины дня 7 июля.

Позже Блюмкин утверждал, что испытывал сильные душевные терзания. Когда он узнал, что в штаб приехал Дзержинский, то попросил перенести его в лазарет, чтобы «предложить ему меня арестовать».

«Меня не покидала все время незыблемая уверенность в том, что так поступить исторически необходимо, что Советское правительство не может меня казнить за убийство германского империалиста, — отмечал он в автобиографии. — И даже в сентябре, когда июльские события четко скомпоновались, когда проводились репрессии правительства против левых эсеров, и все это сделалось событием, знаменующим собою целую эпоху в Русской Советской Революции, даже тогда я писал к одному члену ЦК, что меня пугает легенда о восстании и мне необходимо выдать себя правительству, чтобы ее разрушить». Но его просьбу, утверждал Блюмкин, отказался выполнить левоэсеровский ЦК.

Седьмого июля левые эсеры так быстро отступили (сбежали) из своего штаба, что часть их раненых бойцов осталась в лазарете. Блюмкин так и рассказывал: «При отступлении из Трехсвятительского переулка я был забыт во дворе лазарета». Оттуда-де его увезла на автомобиле в первую городскую больницу некая сестра милосердия, имени которой Блюмкин так никогда и не узнал. Там он назвался красноармейцем Григорием Беловым, раненным в бою с отрядом Попова.

В суматохе тех дней на «красноармейца Белова» никто не обратил внимания. К тому же Блюмкин не был похож на человека, которого описывали в правительственных ориентировках. Он был уже без бороды, острижен почти наголо и одет в солдатскую форму. Но долго оставаться на одном месте было опасно — подозрительных раненых разыскивали по московским больницам и рано или поздно он попал бы в руки большевиков.

Вечером 9 июля Блюмкина увезли из больницы. Сделали это, как он писал, его «внепартийные друзья». Кто были эти друзья — осталось неизвестно. Уж не его ли знакомые по литературной тусовке? Кто знает… Так же непонятно, как «внепартийные друзья» узнали, что Блюмкин находится именно в этой больнице, и как был совершен побег. Во всяком случае, ему удалось улизнуть. В Москве он скрывался еще несколько дней — в лечебнице или на частных квартирах. И здесь непонятно — кто его все-таки прятал?

Вообще, об этом периоде биографии Блюмкина известно крайне мало — лишь то, о чем он потом сам писал в своих показаниях. Было ли все так, как он рассказывал, или что-то «бесстрашный террорист» присочинил — можно только гадать. Остается верить Блюмкину на слово. Но можно, конечно, и не верить.

Двенадцатого июля Блюмкин выбрался из Москвы и оказался в Рыбинске. Там он жил под фамилией Авербах и лечил раненую ногу. Так продолжалось до конца августа. В начале сентября, «очень нуждаясь», он начал давать уроки в Кимрах, в уездном комиссариате земледелия. Интересно, кого он там учил и чему? «Все это время, — писал Блюмкин, — я был абсолютно оторван от партии. Она не знала, где я нахожусь и что со мной делается». И действительно, многие важнейшие события в стране прошли мимо него.

Четвертого августа 1918 года «ограниченный контингент» войск стран Антанты высадился в Архангельске. На Волге и в Сибири возникли «демократические» проэсеровские правительства — там уже вовсю шла Гражданская война. 30 августа в Петрограде был убит председатель Петроградской ЧК Урицкий, а вечером того же дня в Москве — ранен Ленин. Советские газеты были заполнены патетическими стихами, посвященными вождю. В стихотворении Нелюдима-Соловьева, напечатанном в «Правде» 15 сентября 1918 года, говорилось, что «доверчивого Орла» укусила в крыло Змея. А некто Е. Красная в той же «Правде» объясняла, за что ранен Ленин (стихотворение так и называлось — «За что?»).