Василий Зайцев - За Волгой земли для нас не было

Трофейный "мерседес" тащил нас по заснеженным, разбитым дорогам в сторону Саратова, надрывно завывая мотором, но покорить упорство русской земли так и не смог. Мы подарили его колхозу и пересели в сани. Леонид Павлович, неунывающий комсомольский вожак 62-й армии, всю дорогу отвлекал меня от грустных дум песней "Крутится, вертится шар голубой". Он переделал ее на свой лад, в нескольких вариантах: один про Гитлера, другой - про Геббельса и так далее. Леонид пел про них то с ироническим сочувствием, то со злою издевкой, то уморительно-комически, так что трудно было удержаться от смеха и не подпеть ему.

В Саратове Николаев устроил меня в офицерский вагон московского поезда. За окном мелькали села, деревни, станционные поселки, но в моих глазах все это сливалось в сплошную серую полосу. Пассажиры - военные люди - вслух осмысливали итоги Сталинградской битвы, высказывали предположения о ходе дальнейших событий, а меня сверлила одна мысль: неужели не восстановится зрение?

В Москве, в поликлинике Наркомата обороны, меня долго водили по разным комнатам. Наконец, главный окулист сказал окрыляющие слова:

- Еще немножко полечим, и зрение восстановится.

В самом деле, вскоре зрение стало нормальным.

Накануне праздника - Дня Красной Армии - я с вещевым мешочком за плечами, в потрепанной шинели, видавшей всякие виды, пришел в гостиницу Центрального Дома Красной Армии. Сталинградские документы с размашистой подписью В. И. Чуйкова помогли мне сравнительно легко получить койку в офицерском общежитии.

Утром, включив радио, мы стали слушать последние известия. Затем диктор начал читать Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза. Промелькнула моя фамилия. Я не обратил внимания: мало ли на свете Зайцевых.

К тому же кто-то из соседей в шутку сказал:

- Надеюсь, этот Указ к присутствующим не относится, иначе придется выворачивать карманы на обмыв!

В моих карманах действительно было пустовато, выворачивай не выворачивай, ничего, кроме офицерского аттестата, не найдешь. Деньги по этому аттестату я мог получить только после оформления финансовой книжки согласно должности. А какая у меня должность, я и сам не знал. Досадно мне стало - на самого себя, на писаря, на начфина дивизии: разве можно отправлять в Москву без денег и с неоформленными документами? Завтра же буду проситься обратно в свою армию. Побываю в комсомольском отделе Главного Политуправления, повидаюсь с Иваном Максимовичем Видюковым, как наказывал мне майор Николаев, и махну обратно, к своим однополчанам.

Пришел в бюро пропусков Политуправления. Еле-еле протиснулся к окошечку дежурного и, передав свое удостоверение, попросил выписать пропуск в комсомольский отдел.

- Обождите, вас вызовут, - ответил мне дежурный.

Прошло минут двадцать. Из окошечка высунулась голова сержанта. Он долго, с каким-то особым любопытством, разглядывал стоящих перед ним капитанов, майоров, подполковников. Наконец, не найдя среди них кого надо, крикнул:

- Есть ли здесь младший лейтенант Зайцев Василий Григорьевич?!

Что он сказал еще, я не расслышал, но в помещении стало тихо, все повернулись в мою сторону. В этот момент вбежала раскрасневшаяся, возбужденная девушка из комсомольского отдела.

- Василий Григорьевич! - крикнула она, кинувшись ко мне. - Я от Видюкова, меня зовут Нонной... прибежала поздравить вас.

- С чем? - спросил я, стесняясь своего вида. Одежда на мне была фронтовая.

- Вы разве не знаете?! Сегодня вам присвоено звание Героя Советского Союза! Ой, как здорово, я первая вас поздравляю!

Она обняла меня, расцеловала. Потом шепотом сказала радостно:

- Запомните: мой поцелуй счастливый, теперь вас ни одна пуля не тронет, ни один осколок не коснется никогда.

Бригадный комиссар Иван Максимович Видюков, который бывал со мной на огневых позициях в Сталинграде, встретил меня просто, по-братски:

- Ну, держись, Василий! Сейчас тебя начнут атаковать наши комсомольские работники, потом корреспонденты...

И он не ошибся. Меня, наверное, затаскали бы по разным собраниям и конференциям, если бы не последовал звонок из Генерального штаба, от генерала Щаденко: младшему лейтенанту Зайцеву подготовиться к докладу об опыте групповой тактики сталинградских снайперов.

Где выступать с таким докладом и перед кем - мне никто не мог сказать.

Не успел я, что называется, раскинуть мозгами и развернуть свои блокноты, как ко мне в номер гостиницы пришла девушка.

- Вы - Зайцев?

- Кажется, - ответил я.

- Почему кажется? - удивилась она.

А мне и в самом деле все еще казалось, что я - это не я...

- Вы пришли пригласить меня на какой-то вечер? - вместо ответа спросил я девушку.

- Не угадали. Вас приглашает профессор Минц, в Институт по изучению опыта Великой Отечественной войны.

Сначала мне подумалось: именно об этом и был звонок из Генштаба - меня будет слушать профессор Минц. Но какой из меня докладчик перед профессором?! И, уже подходя к институту, я спросил девушку:

- Ваш профессор не ошибся, ведь я всего-навсего солдат?

- Бывший, - поправила она и, помолчав, напомнила: - К тому же сталинградский...

Войдя в кабинет директора института, я приготовился сделать два-три строевых шага, вытянуть руки по швам и доложить по всем правилам, по-военному: "По вашему вызову, товарищ профессор, такой-то прибыл..."

Но в кабинете находилось два человека. Один - щуплый, в пенсне, другой погрузнее, смуглый. Кто из них профессор Минц - на лбу не написано. Они сидели у приставного столика, пили чай и, увидев меня, встали. Я застыл перед ними по стойке "смирно". От растерянности одеревенел язык. Наконец поздоровался. Человек в пенсне назвал меня по имени и отчеству, пригласил к столику:

- У нас чай по-московски.

Рядом со стаканом в блюдце - три кусочка колотого сахара. У меня пересохло в горле, и я, не ожидая новых приглашений, начал торопливо отхлебывать глоток за глотком - боялся, что не успею промочить горло, как предложат начать доклад. Выпиваю один стакан, мне наливают другой. Тут мне стало ясно, что они не спешат. Пью второй стакан чаю с сахаром вприкуску. Как бы между делом начинается разговор. Чай будто ослабил напряженность. Отвечаю на вопросы, рассказываю о своих товарищах, не заглядывая в блокнот, в котором заготовлены тезисы пока лишь первой части доклада. Проходит час, другой. Удивляюсь, почему так долго не объявляют о начале доклада. Наконец, мои собеседники приходят к заключению, что мое сообщение представляет научную ценность. Я чуть не ахнул: какая тут ценность, ни одного тезиса своего блокнота не огласил!

Как бы поняв мое недоумение, один из них - Петр Николаевич Поспелов, редактор газеты "Правда", сказал: