Евгений Белоусов - Повесть военных лет

Ночью, пока мы шли, стоял небольшой мороз. А теперь день был ясный и солнечный. Стало пригревать, и по окопу побежала вода. Она была красной от крови убитых, с отдельными сгустками крови. Часа в три-четыре дня на кромке окопа, рядом со мной разорвался снаряд. Командиру роты оторвало голову и руку и убило солдата, стоявшего рядом. Меня спасло только то, что в это время я сидел на дне окопа с телефонной трубкой, контролировал связь со штабом батальона. С меня только сорвало каску, и я совсем оглох. Пытаюсь сообщить в штаб о гибели командира роты, а что мне отвечают и, вообще, отвечают ли — не слышу. Вижу, что оставшиеся в живых что-то говорят, но не слышу ни слова — в ушах звон. Часам к пяти дня вокруг меня уже не было живых.

Оставшись один, я пополз по дну окопа, перебираясь через убитых, ещё искал кого-нибудь из живых. Через каждые один-два метра лежал убитый. Метров через пятьдесят нашёл одного живого. Поползли дальше: он впереди, я за ним. Метров через двести вижу: мой напарник, ещё стоя на коленях, поднимает руки и встает с поднятыми руками. Глянул я вверх и увидел направленный на меня автомат. Команды поднять руки я, естественно, слышать не мог. Но на краю окопа стояли три немца с автоматами. Я тоже поднял руки. Это было 20 марта 1943 года.

А деревня, близ которой немцы обустроили этот хитрый окоп, придуманный их военными спецами, называлась Дюки. Вот что писала «Литературная газета» от 11.2.1987, то есть, сорок четыре года спустя, о бое у этой деревни. «В Спас-Деменском районе Калужской области (в то время это была Смоленская область) погибло четырнадцать тысяч советских воинов. Сейчас там ровное, голое поле, на котором в марте 1943 года, в боях за деревню Дюки, полегло 444 воина. (Какая точность! Кто же их так точно сосчитал? — Примечание Е.Б.) Сама деревня была сожжена во время сильного артобстрела, но земля ещё долго будет хранить основания домов. В центре бывшей деревни сейчас стоит скромный обелиск «Здесь были Дюки» — написано на нём. Это памятник погибшим воинам и сожжённой деревне — строился на народные деньги. Александр Крутиков — житель этих мест, был подростком, когда война кончилась. Он рассказывает: «Мимо Дюкинского поля ещё долго ходить боялись. Отец у меня железнодорожник. Вечером, уже в темноте, бывало, с работы возвращался и говорил нам, как птицы там ночные кричат. И, даже, как будто, детский плач…»

Вот так, без какой-либо атаки, без штурма немцы взяли окопы, заваленные трупами сотен наших солдат и офицеров. Их просто всех перебили из орудий и миномётов. Обороняться было некому. Вода в окопе была красная от крови. Погибли почти все, но никто не бежал, никто не отступил без приказа. Слишком был свеж в памяти приказ Сталина «Ни шагу назад!», который нам зачитывали в августе 1942 года, ещё в прифронтовой полосе. Командир роты, который первым разобрался в ситуации, не мог, не имел права отвести людей. Отдай он приказ роте оставить эти окопы-могилы — участь его не изменилась бы. Только смерть он принял бы не от немцев, а от рук своих и был бы заклеймён именем труса и предателя.

В этой мясорубке я чудом остался жив. Получил контузию и попал в плен.

Нас заставили вылезти из окопа, обыскали. У меня отобрали висевший на шее трофейный немецкий бинокль и перочинный нож, тот самый, что дал начхим, отправляя меня ликвидировать обрыв телефонного провода. Тогда я ещё не знал, что немцы расстреливали пленных, у которых находили немецкое оружие или немецкоё обмундирование, например, сапоги или ремень. Мне повезло. Немецкий солдат, отобрав «свой» бинокль, только дал мне пощёчину.

После обыска пригнали нас к кучке из пяти пленных бойцов. Трое из них были ранены, в перевязках. К вечеру двое немцев отконвоировали нас семерых в деревушку из нескольких домов и на ночь заперли в сарай с сеном, где был скот. Мы забрались в сено и попытались отогреться. Брюки, низ шинели, сапоги, всё до пояса было мокрым — в окопе, по которому мы ползли, была вода. К вечеру начало сильно подмораживать, и одежда замёрзла «колом», только в коленках едва сгибалась.

Утром дали по кружке кипятка и, под конвоем двух немцев, погнали дальше в тыл через Спаск-Деменск, село Александровск. 23 марта добрались в деревню Шуи, на окраине которой находился лагерь для военнопленных. Лагерь огорожен колючей проволокой в два ряда, с вышками на углах. На воротах лагеря было написано: «Dulag — 220». За колючей проволокой находилось два барака, в которых размещались военнопленные. Был ещё отдельно стоящий барак, в котором размещались: баня с прожаркой одежды, умывальник, санчасть с койками для больных и раненых. Возле ворот стоял дом для охраны и коменданта лагеря. В лагере была площадь для построения всех военнопленных. Здесь ежедневно пересчитывали всех и разводили на работы.

В комендатуре всех прибывших записали в журнал: фамилия, имя, отчество, воинское звание, номер части, место жительства. Офицеров сразу отсортировали и отправили в другой лагерь.

В бараках, сколоченных из досок, сплошные нары в два яруса, из круглых мелких брёвен. На них — солома. Если у пленного не было одежды, или она была изорвана, выдавали немецкую армейскую одежду бывшую в употреблении. На работу гоняли каждый день, кроме субботы и воскресенья. Работали в лесу, валили берёзовый лес, пилили из них чурки, крупные раскалывали. Метровые чурки складывали в штабели и жгли из них древесный уголь, который отправляли в Германию.

В этом лагере я работал до 10 июня 1943 года. Потом часть из нас, в том числе и меня, отправили в город Ельню. Тут за городом, за колючей проволокой, в круглых армейских палатках был небольшой лагерь.

Наши самолёты несколько раз бомбили ельнинский железнодорожный узел. После бомбёжек туда приводили нас всех работать, разбирать разбитые железнодорожные составы. Лопатами мы собирали в мешки муку, крупу из разбитых вагонов. Эту крупу и муку, с битым кирпичом и песком пополам, отправляли на нашу кухню, и мы ели баланду с песком. Хлеб выдавали проплесневевший до чёрной плесени.

В июле пленных отправили на машинах на Запад, в Белоруссию, в район деревни Дубравино. Из этого лагеря небольшими группами по 8-10 человек конвоировали копать окопы на правом берегу Днепра. Окопы копали на картофельных полях с неубранной картошкой. Тайком картошку приносили в лагерь, варили на кострах, в котелках. Особенно вкусным получался печёный на костре картофель, если его пекли в коробках от немецких противогазов. Эти металлические коробки имели двойные стенки, и картофель в них не пригорал.

Линия фронта была где-то в 100–150 километров восточнее. Шёл ноябрь месяц 1943 года, а в бане мы мылись последний раз в июне. Пять месяцев работали без бани. Развилось несметное количество вшей, гнидами были усеяны все швы одежды. В начале декабря я заболел, температура поднялась под 40 градусов. Меня и ещё двоих больных машиной, прямо на голом полу кузова, отправили в госпиталь для военнопленных в город Оршу. Госпиталь находился на окраине города, в большом многоэтажном здании из красного кирпича, за колючей проволокой с вышками. Там меня отправили в баню, где наголо остригли волосы везде, даже подмышками и дали мыло. После бани дали новую одежду и нижнее бельё. Отвели в палату человек на двадцать, указали кровать. Я сразу уснул и проспал более суток. Проснулся, почувствовал, что у меня нет температуры и я здоров, только большая слабость.