Юрий Никитин - «Государство – это мы! Род Лузиковых»

Ранним утром арба наша остановилась в поле, где было множество повозок с такими же, как мы, бедолагами, среди которых оказалось много наших родственников: семьи дяди Лукьяна, дяди Мити, дяди Тимоши (отцова племянника). От них мы узнали, что находимся где-то невдалеке от железнодорожной станции Кривая Музга.

На этой станции стоял поезд с бесчисленным количеством товарных вагонов. В одном из них мы увидели папу…

Поезд шел в неизвестном для нас направлении. Вскоре, однако, мы заметили, как изменилась погода. Если в Старом Калаче уже иной раз чувствовалось приближение весны, то чем дальше мы ехали, тем становилось холоднее, да и сугробы были совсем не южные.

Ехали мы долго. Сгрузили нас в каком-то мрачном месте с удивительного вида «архитектурными сооружениями». Это были треугольной формы бараки без крыш, стены которых покрывали неотесанные доски, а поверх их лежали еловые и сосновые деревья и ветки. Внутри барака были двухярусные нары без каких-либо перегородок – все спали вповалку. При входе в барак стояла железная печка. Не помню, что именно мы ели. Помню, что всегда хотелось кушать. Еще была баня, куда нас еженедельно водили мыться.

Смертность, особенно детская, была очень высокая. Гробы делались из подручного материала, могилы были полны водой, и когда опускали в нее гроб, эта жижа, казалось, довольно чавкала или крякала, принимая очередную жертву…

Позднее мы, конечно, узнали, что наша ссылка находилась в Архангельской губернии, Холмогорский район, село Сухое озеро. Так как в селе не было станции, то нас выгружали в Холмогорах, на родине великого Михайлы Ломоносова. Поглядел бы он тогда на нас, а заодно и на то, что стало с его страной, которую он прославил на весь мир…

Вскоре власти, обеспокоенные, видимо, жуткой детской смертностью, разрешили вывозить детей на родину. Нас – Гору, Дусю и меня – вывезли в числе первых. За нами приехал папин друг Ситников Тимофей Зотович, живший в нашем хуторе. Тогда мы еще не знали, что эти фамилия-имя-отчество станут вскоре для нас родными, и всю оставшуюся долгую жизнь мы проживем, как Ситниковы Георгий Тимофеевич, Евдокия Тимофеевна и Анастасия Тимофеевна. Не знаю, какими справками и иными документами снабдил папу его друг, но из ссылки папа вернулся не Лузиковым Семеном Корнеевичем, а Ситниковым Тимофеем Зотовичем. Вернулся, само собой, не в Старый Калач, где его хорошо знали, а побрел вместе с семьей по городам и весям…

Мы же, пока его не было, жили у дедушки с бабушкой в новом флигеле, построенном папой. Я продолжила учебу во втором классе, Дуся помогала старшим по хозяйству, а Гора работал в колхозе – ему, сыну «врага народа», учиться не разрешалось. До ссылки он успел закончить четыре класса…

Еще хочу немного сказать о папе. С его образом в детстве чаще всего была связана радость. Возвращаясь до «раскулачивания» из деловых поездок в Царицын, он привозил колбасу, которой в Старом Калаче не было. У нее был такой вкус, которого я больше никогда не встречала. Привозил также яблоки в мешках, что было редкостью в хуторе, где преимущественно росли тутник и дулечки (сорт груш).

1932-33 годы были голодными. Люди стали умирать от голода. Мы, дети, ходили на станцию, где разгружались вагоны с зерном. В наших с Дусей пальтишках были распороты карманы, чтобы больше зерна поместилось в подол. Мы подбирали его с земли, а дома толкли в ступе, и потом уже делались лепешки. Чаще всего в массу добавлялся щавель, тоже собранный нами. Еще наша семья получала от родителей посылки с сухарями. К тому времени папа с мамой, поодиночке сбежав со ссылки, объединились где-то под Архангельском, и папа сумел устроиться работать в пекарню. Посылки с сухарями нам очень помогали, но дедушка подозревал, что наш почтальон их «ополовинивал». Случались также в посылках обувь и одежда и даже резиновые мячи – большая редкость в Старом Калаче.

Нечастая радость приходила в наш дом в облике Дусиного крестного – дяди Пети. Он был горбатеньким, жил в Новом Калаче, работал парикмахером. Он всегда приносил нам много конфет, «подушечек» и в красивых обертках.

Где-то весной, видимо, 1932 года глубокой ночью мы были вдруг разбужены бабушкой. В темноте еще увидели склонившихся над нами папу с мамой. Они плакали, обнимая и целуя нас. Мне казалось поначалу, что все это я вижу во сне…

Дело было так. Родители, сбежав со ссылки, перебрались в центр России. Потом добрались до Царицына, а уж оттуда темной ночью пришли в Старый Калач. Тихо постучали в окно, а на вопрос бабушки, «кто это по ночам добрых людей булгачит», ответили: «Да мы это, Сема и Дуня!» Только, как позже выяснилось, Сема к тому времени был уже не Семой, а Тимофеем…

В доме они пробыли не больше часа, пообнимали нас, надавали гостинцев и ушли в темную ночь. Но как они ни хоронились, а зоркий глаз какого-то местного «следопыта» их зафиксировал. Утром к нам нагрянуло начальство с обыском и вопросом: «Где Семен и Дуня?» Ничего и никого не нашли, допрашивали и старых, и малых, но мы все твердили одно и то же – ничего не знаем, никого не видели.

И еще одна деталь, связанная с нашими родителями – они были совершенно безграмотными. Папа, да и мама тоже вместо росписи ставили крестик. А вот старшие папины братья грамотой владели, во всяком случае у меня сохранилась фотография дяди Паши (Лукьяна) с дарственной подписью, выведенной его собственной рукой. Так что тому же папе жизненными обстоятельствами была уготована судьба пастуха или что-то в этом роде, но он обманул судьбу и вышел «в люди», что очень сильно не понравилось тогдашней власти. Впрочем, у нас всякой власти не особо нравятся люди независимые, прямые, что называется, «сделавшие себя сами» без воровства и стукачества на ближнего…

Четвертый и пятый классы я заканчивала в школе в Новом Калаче. Зимой из дома мы добирались до школы на быках, чаще всего попутных или шли пешим ходом.

…Где-то году в 1934-ом меня из Старого Калача отвезли в Царицын – к папе. В этот период родители из Архангельска перебрались в Казань. Туда же из Царицына попала и я. Там уже обосновались помимо нашей, семьи дяди Паши (Лукьяна) и дяди Тимоши (племянника папы). Жили мы все на одной улице, а с семьей дяди Паши – так в одном доме. Школа была далеко, на самой окраине. Транспорта никакого не было, добирались пешком.

Летом приехал Гора, а Дуся оставалась в Старом Калаче – помощницей бабушки.

В Казани мы прожили около года. Чтобы прокормить семьи, папа с дядей Пашей приторговывали зимой-валенками, летом-рыбой, а то и кухонной посудой, ее называли «обливной», она являла собой глубокие чашки для супа или щей.

Надо сказать, что такая торговля жестоко преследовалась властями, будучи приравненной к спекуляции. Бывало так, что наших «коммерсантов» задерживали и сажали в «кутузку». Понятно, что родители постоянно жили в страхе, имея репутацию «кулаков» и чужую фамилию, что в любой момент могло быть раскрыто. В один из таких моментов и было принято решение бежать в Астрахань.