Виктор Есипов - Четыре жизни Василия Аксенова

Довлатов отвечает Марамзину жестко, но спокойно:

«Я работаю в независимой демократической газете и буду делать ее так, как считаю нужным, с учетом всех доброжелательных и разумных советов.

В твоем письме часто встречаются формулировки: „Ты напечатал… Ты не захотел опубликовать…“ Это неточность. И очень показательная неточность. Ты исходишь из наличия в газете диктатора, вождя, начальника. Возможно, ты даже представления не имеешь, что такое демократическая форма руководства. Так знай, что моя злополучная должность является выборной, я не стал редактором и не был назначен редактором – а был выбран редактором после того, как ушел Женя Рубин, диктатор и мудак. Мое редакторство требует от меня способности не только выражать свою точку зрения, но и способствовать выражению точек зрения, которые я не разделяю, или разделяю лишь частично.

Я всегда был не религиозным человеком. В какой-то степени религиозное чувство заменялось отношением к литературе, которую я гораздо больше люблю читать, нежели писать. Сейчас я участвую в демократическом производстве, испытывая некоторое подобие религиозного экстаза. <���…> Мне доставляет физическое удовольствие согласовывать свои действия с группой людей, которые мне очень близки.

Не буду затевать отвлеченный разговор о демократии. Я, как мог, высказался на общие темы – в газете.

Отвечаю тебе конкретно по пунктам:

1. Я на тебе креста не поставил и тем более – не „забивал никакого болта“. Напротив – очень ценю тебя как писателя, и редкий номер газеты выходит без упоминания твоего имени в самом положительном смысле.

<���…> Понятие „союзники“ для меня неприемлемо, ибо я ни с кем не воюю, ни к каким партиям не принадлежу и ни в какие союзы не вступаю.

3. Газеты высылать я не перестал. Последние два комплекта отосланы не авиа, а морем, потому что здесь жутко дорожает почта, одна авиабандероль такого веса стоит восемь долларов, а я отправляю десятку бандеролей и зарабатываю 100 долларов в неделю. Один раз будет перерыв 1–1,5 месяца, в дальнейший темп сохранится.

4. В своей газете я значу столько же, сколько каждый из остальных восьми творческих сотрудников, не больше, но и не меньше. Действительно, вождем я не являюсь и всеми силами души презираю эту роль. Газета выпускается демократическим способом. Приедешь в Америку (чему я буду очень рад) – увидишь, как это делается.

5. В помощи мы, конечно, нуждаемся и с благодарностью приняли бы ее и от тебя, и от Максимова, но не в обмен на принципы, которыми мы руководствуемся.

<���…> Действительно, в эмиграции много склок. И ты, и я считаем эти склоки неприятными. То есть оба стремимся к миру. Но ты понимаешь мир как торжество одной точки зрения, а я – как сосуществование и противоборство многих…» [137]

Немаловажным фактом, характеризующим отношения в эмиграции, является отказ участвовать в работе конференции Александра Солженицына, Владимира Максимова и Иосифа Бродского, которые были по существу чуть ли не такими же литературными генералами (эмиграции), как руководители Союза писателей в любимом отечестве (ни в коем случае не хочу здесь приравнять одних к другим в смысле их литературной талантливости – и Солженицын, и Бродский, конечно, были и останутся классиками, да и Максимов – явление совершенно иного масштаба, чем Георгий Марков, Сергей Сартаков или другие представители так называемой секретарской литературы). Ситуация эта являлась своего рода карикатурой на положение дел в литературной метрополии, то есть в Советском Союзе, с предполагаемым соблюдением субординации и негласного табеля о рангах.

Недаром Сергей Довлатов замечает Владимиру Марамзину в уже цитированном письме:

«Это письмо одного политического деятеля другому или одного военного другому военному, скажем, полковника – майору, нарушившему порядок военных действий в разгар боев. Я не политический деятель, не майор, в боях не участвую, и потому окрики из ставки Верховного главнокомандующего кажутся мне оскорбительными».

А Василий Аксенов на упрек в нежелании ввязываться в литературно-политические дрязги отвечает Владимиру Максимову:

«То, что ты называешь „моей позицией“, это отсутствие позиции в этом или более широком скандале. Этой позиции от меня не дождутся».

И это внутреннее достоинство Василия Аксенова и Сергея Довлатова не может не внушать уважения.

[138]

Эссе «Два типа смелости» [139]и «Как Сцилла и Харибда» [140]вполне могут быть отнесены к жанру воспоминаний, столь редкому в творчестве Василия Аксенова. Они затерялись среди его бумаг и, к сожалению, не вошли в книгу «Одно сплошное Карузо» («Эксмо», 2014), составленную автором этих строк из материалов американского архива писателя. По духу и стилю они вполне могли войти в указанную книгу но так уж получилось.

Первый текст посвящен ученым, науке, как таковой, и Андрею Дмитриевичу Сахарову, в частности, и возвращает нас в мрачные годы советского застоя: уже арестован известный физик Юрий Орлов, в «местах не столь отдаленных» пребывает другой известный физик Андрей Твердохлебов, через год самого Сахарова ожидает ссылка в город Горький.

В этих условиях Аксенов задается, казалось бы, наивным вопросом, чья смелость заслуживает большего признания современников и потомков: смелость космонавта, отрывающегося от притяжения Земли, или смелость правозащитника, отрывающегося от «единодушного одобрения» народом действий власти? Выясняется, что вопрос этот не так уж наивен, каким он представляется на первый взгляд.

Более того, вопрос этот, спустя треть века, продолжает оставаться для России столь же актуальным, как и во время написания Аксеновым публикуемого ныне мемуара.

Второй текст, возникший в первые годы эмиграции, начинается воспоминанием о военных учениях на Балтике, участником которых был и студент Ленинградского мединститута Василий Аксенов. К счастью, это были не настоящие атомные учения: взрыв и грибовидное облако только имитировали атомный взрыв.

От воспоминаний мысль писателя обращается к реальной угрозе существованию жизни на земле, которую несет в себе атомное оружие в условиях ожесточенного противостояния двух политических систем. Надежду на спасение дают писателю литература и «другие творческие акты», которые, по его убеждению, «делают для дела мира больше, чем пацифистское движение, которое, увы, часто становится лишь пешкой в политической игре». В условиях нынешнего набирающего силу противостояния с Западом, когда упоминаемые Аксеновым пацифистские движения после распада Советского Союза сошли на нет, и этот его текст продолжает оставаться весьма своевременным.