Лия Престина-Шапиро - Словарь запрещенного языка

Здесь все иначе. В семье Престиных, со всеми ее ответвлениями, свято хранят память Феликса Шапиро. «Хранительницей уголька» является его дочь Лия. Уголек не погаснет, поскольку она сумела привить любовь, уважение и интерес к знаменитому деду и своим детям — Володе и Инне, невестке и зятю, а также их детям — правнукам Феликса Шапиро. Только праправнучка Рути пока еще не понимает, каким большим человеком был ее прапрадед, но и она поймет это в свое время.

Файтель (Феликс) Шапиро родился в Хол-Амоэд Песах 1879 года в еврейском местечке вблизи Бобруйска. Каждый год в один из дней Песах семья собирается ыа празднество, посвященное ему. На этом празднестве читают его биографию, как Агаду в ночь Седера, и смотрят кустарным образом снятый фильм, где снят Шапиро в окружении родных в день его юбилея.

Я имела честь быть приглашенной на такое празднество в этом году. Оно состоялось в Беер-Шеве, в доме Инны, дочери Лии и внучки Феликса Шапиро.

Полная тишина царила за столом, когда Лия, молодая и красивая, невзирая на годы, стала рассказывать об отце, хотя, надо полагать, все присутствующие, кроме меня, да еще маленькой Рути, слышали этот рассказ много раз и знают его почти наизусть. Воспроизведу его здесь в общих чертах.

Лия Престина помнит родительский дом как теплый еврейский дом, но без религиозного фанатизма и национальной ограниченности. Феликс Шапиро не был религиозным человеком, но любил еврейские традиции, еврейские праздники, любил слушать канторское пение в синагогах, но дома не молился. В доме говорили по-русски. Свое блестящее знание иврита он не навязывал младшим в семье, хранил для себя.

Можно только поражаться энергии и разносторонности его интересов. Например, в Баку он задолго до Макаренко организовал детский дом-коммуну с трудовым воспитанием для беспризорников. Как известно, после гражданской войны проблема детей-сирот и беспризорников была очень актуальна, и его опыт был перенят многими другими детскими домами.

Это был интеллигент, в котором была также и практическая жилка. Он умел не только выдвигать идеи, но и настойчиво добиваться их реализации. Другой человек на его месте в те годы, когда советская власть «прихлопнула» еврейскую культуру, когда закрылись еврейские школы и печатные издания, остался бы не у дел. Но не таков был Шапиро. Переехав в 1924 году с семьей в Москву, он находит себе новую область деятельности — издание учебно-наглядных пособий для школ. Немало пособий он разработал сам, организовал цехи и мастерские по их выпуску, написал много статей о трудовом воспитании и политехнизации школы. Продолжал он эту деятельность и после выхода на пенсию.

На том и закончилась бы его карьера, если бы не основание государства Израиль. Иврит, который по указанию «корифея всех наук» и «отца народов» был объявлен мертвым клерикальным языком наподобие старославянского, сыграл над советскими лингвистами злую шутку. Многократно похороненный ими, преданный анафеме, он вдруг «воскрес» в качестве живого разговорного и государственного языка страны, с которой у Советского Союза были дипломатические отношения. И оказалось, что нужны люди, владеющие этим языком — для контактов с этим государством, для культурных связей, даже для шпионской деятельности...

Вот тут и начинается новый этап в жизни Феликса Шапиро. 74-летний пенсионер вдруг стал всем нужен. Его наперебой приглашают работать — на факультет восточных языков Московского университета, в Институт международных отношений, в Высшую дипломатическую школу...

Он ожил и помолодел. У него опять появилось множество планов. Он столкнулся с труднейшей задачей: восполнить свой собственный многолетний отрыв от иврита, обогатить свой лексикон новыми словами из разговорного языка, учить этому языку людей, не имеющих о нем ни малейшего представления, в основном неевреев.

В процессе работы он вскоре убедился, что невозможно наладить преподавание без иврит-русского словаря. А если нужен словарь, то кто же его сделает, если не он? И если не сейчас, то когда же?

Он начинает работу по собственной инициативе. Власти не собирались придавать делу изучения иврита такой размах. Но в этом-то и сила Феликса Шапиро, что он не только кабинетный ученый, но и практик. Благодаря сильно развитому чутью галутного еврея, умеющего приспосабливаться к самым различным властителям, он умел находить лазейки и трещины даже в непробиваемой стене советской официальной политики. Он как бы проник в «код» этой замкнутой системы, нашел кнопки, на которые нужно нажать, чтобы она сработала в нужном направлении. Он писал в различные инстанции вплоть до ЦК, доказывал необходимость словаря для подготовки кадров, владеющих ивритом. И чудо свершилось: договор на издание словаря был подписан.

В 1963 году словарь вышел в свет, хотя и урезанным тиражом. Это было делом жизни Феликса Шапиро и событием в жизни советских евреев.

Помню солнечный весенний день, когда я впервые увидела этот словарь с золотым тиснением букв на темно-синем переплете в витрине самого большого книжного магазина Риги. Мы шли с братом, приехавшим в гости из Новосибирска; он показал мне на словарь и сказал, что непременно купит его. Я смотрела на обложку, где для всеобщего обозрения красовались слова, которые, как мне казалось, можно произносить только шепотом и с оглядкой. Ведь само слово «еврей» — это бранное слово, вместо него наши нееврейские знакомые говорят «ваша нация», а если уж приходится произносить слово «еврей», то краснеют, боятся нас обидеть. А тут еще иврит, древнееврейский язык, который считался такой же крамолой, как троцкизм! И на виду у всех!..

Я тогда не купила словарь. Была далека от этого. Изучить самостоятельно незнакомую письменность — это показалось мне непосильным делом, да и не очень нужным.

Купила уже перед самым выездом в Израиль. С тех пор он неразлучно со мной. Еще вчера искала в нем какое-то выражение.

Лия Престина кончает свой рассказ.

Молодежь семьи немножко подшучивает, когда готовятся показать фильм: ведь видели его много раз... И я думала, что показывают для меня, остальные смотреть не будут. Но странное дело: как только на экране показалось круглое добродушное лицо деда и прадеда, все замерли.

Все глаза были прикованы к экрану. Взволнованные возгласы: присутствующие узнавали себя детьми, своих теток и дядей еще молодыми, вспоминали обстоятельства, при которых фильм снимался, кто снимал. От шуток не осталось и следа, общее благоговение охватило всех.

Не обошло оно и меня. Я была поражена не только тем, как мой словарь с пожелтевшими страницами ожил в облике этого человека с усталыми и добрыми глазами, но и тем, как потомки чтят его память. Поразила гордость за деда и прадеда, которая читалась в глазах у всех, сплоченность этой семьи, члены которой, оставив все дела, съехались в Беер-Шеву, чтобы в который раз услышать знакомый рассказ и посмотреть многократно виденный фильм.