Владимир Соловьев - Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых

Света вся как-то изменилась. Раньше жила закрыто, одиноко, ни друзей, ни подруг. Я был единственным ее доверенным лицом, и то до известной степени. Вся лучилась, но как-то изнутри. Интровертка, короче. А тут я вдруг все чаще стал замечать ее в компаниях, главным образом у киевлян, а своих земляков, включая меня, наоборот, чуралась. Стеснялась? Видел ее теперь только на раскопках и почти всегда смеющейся, раньше даже улыбалась редко. В глазах появился какой-то странный блеск, который гас, когда наши взгляды встречались. Или мне так казалось? Наши отношения с Анатолием тоже как-то застопорились, хоть мы и жили под одной крышей. О пари больше не вспоминали, будто его и не было.

Однажды взял для нее на почте письмо из Питера, обрадовавшись возможности повидаться. Вошел в дом и застыл на пороге, услышав голос Анатолия:

— Моя коханя, мое дыхане…

Хотел уйти. Хотел остаться и подслушивать дальше. Вдруг решился и быстро вошел в комнату. За наглядным свидетельством проигранного пари. Нет, все было довольно невинно. Света сидела за столом, а Анатолий стоял рядом и гладил ее по голове. Света тут же вскочила и, как мне показалось, довольно зло на меня глянула.

— Что значит «коханя»? — поинтересовался я.

— Как тебе не стыдно подслушивать! — сказала Света.

— Могли бы хоть дверь закрыть на задвижку для большего комфорта, что ли, — огрызнулся я и протянул Свете письмо.

— Следующий раз так и сделаем.

Это не Анатолий. Это Света сказала.

— А идите вы! — бросил я и хлопнул дверью.

Анатолий пробудил в ней не похоть, а пошлость, зло думал я, идя через пыльный поселок к себе домой. Дорогу перебегал ежик, но, завидя меня, встал на задние лапки, демонстрируя беззащитную бело-розовую грудку. На ночь мы оставляли блюдце с молоком, а наутро находили пустым.

Конечно, язык любви так банален и примитивен (как, впрочем, и ее телодвижения), что лучше не вслушиваться. Даже «Песнь песней» или «Ромео и Джульетта» — трескучая риторика. Сам я, будь влюблен, постеснялся бы сказать прямым текстом. Даже себе, не уверен, признался бы. И какое мне до них дело! Пусть трахаются на здоровье, если так невтерпеж. Анатолий прав — все одинаковы. Недотрога — дотрога, скромница — скоромница. Баба и есть баба, хоть я в упор в ней бабу не видел. Вот только за коньяком придется смотаться в Очаков, в здешнем сельмаге выбор невелик: портвейн, кагор и горилка.

У самого дома повстречал Майю:

— Попрощаться пришла. Анатолия не видел?

— Вы разминулись. Он как раз у вас в хате. Я оттуда.

Обнял Майю, она вдруг расплакалась.

— Да брось, невелика потеря, — сказал я.

— Ты не понимаешь. Он хороший.

Вот и она туда же!

На душе было скверно. Думал только об одном: поспеет ли Майя?

Разделся и лег — скорее бы уж день прошел. Заснуть не успел: вошли Света с Анатолием.

— Мне надо с тобой поговорить, — сказала Света.

— Отложим до завтра, я уже сплю.

— Нет, сегодня. Пойдем искупаемся.

Пока шли, говорили о чем-то стороннем. Поплавали по лунной дорожке. Уселся на камень, а Света, нисколько не стесняясь, скинула с себя купальник. Куда делась ее дикая стыдливость? Для нее было проблемой сходить пописать, когда мы на целый день отправлялись вдвоем в Павловск или Комарово.

Глядел как завороженный. Первый раз видел ее голой. В лунном свете казалась прекрасна. В солнечном, впрочем, тоже. Одеваться не торопилась. Стояла и глядела на море. Как видение. Потом повернулась ко мне. Такая родная, желанная, господи. Встал с камня. Больше нас ничего не разделяло — ни мой страх, ни ее стыд, ни наши робость и неопытность, ни Дон Жуан с синими глазами и стратегией обольщения. Хотел ее дико. Но вместо того чтобы пойти к ней, услышал вдруг собственный голос:

— Так что же такое «коханя»?

Момент был упущен, о чем буду жалеть всю жизнь.

— «Коханя» по-украински «любимая», — спокойно сказала Света и стала одеваться.

— Думаешь, он тебе первой это говорит?

— Ну и что?

Я проводил Свету до дома, и по дороге она не то чтобы оправдывалась, но пыталась объяснить, что ее связывает с Анатолием.

— С ним просто, понимаешь? Как будто сто лет знакомы. Все житейские подробности становятся легкими, невесомыми. Есть вместе, загорать, говорить — все равно о чем: о поэзии, о любви. Вот я стихи ему свои прочла, а ты даже не знал, что я пишу. Пусть слабые, но тебе о них сказать стыдно, а ему я читаю. Другой, чем вы все. Восторженный. Импульсивный. Лицо круглое, как у мальчишки, а нос облупленный. А глаза — синие, вечерами темнеют.

— Да что ты в описания ударилась? Что я, не знаю твоего Анатолия? Насмотрелся.

— Смотреть не значит видеть. Ты не то видишь. А я о нем иначе как с нежностью не думаю. Знаешь, снисходительно так: дурачок. Как о сыне, хоть он и старше на десять лет. Или как о брате, «как сорок ласковых сестер».

— Знаешь, как это называется? Инцест.

Пропустила шутку мимо ушей. Даже не возмутилась.

— Вчера он от Майки уходил — полночи отношения выясняли. Уходя, подошел ко мне — притворилась, что сплю. Подошел, погладил по голове, пощекотал по-хохлацки за ухом. Это у них ласка такая. Прошептал что-то на своей мове, типа кохани. Чуть не заплакала от нежности. Как была ему благодарна, хотелось всех людей целовать, отдать им все за ласку, за добрые слова, за коханю.

— Коханя, — хмыкнул я.

— Нет, ты не понимаешь. Что в том дурного? С ним ничего не кажется пошлым. Да, он меня поцеловал. Днем мы с ним шли с лимана, навстречу детдомовцы в одинаковой одежке. Он проводил их глазами, а потом сказал: «Как я хочу мальчишку от тебя. Мы бы с ним на Днепр ходили вместе».

Меня всего аж передернуло. Тем более вспомнил его стратагему: вести себя так, будто все уже позади.

Так за чем дело! Роди ему мальчика. А как быть, если девочка? Откажется?

Но я сдержался, ничего не сказал.

Что-то удерживало меня от вмешательства, хотя Света, похоже, и ждала его, но не известно, как бы среагировала. Могло наоборот — подхлестнуть: из духа противоречия. Еще чего! Мало того что свел, так еще послужу катализатором их отношений, которые и без того развивались стремительно. Вот и не вмешивался, надеясь, что само как-нибудь обойдется. Это наше русское авось! Или мое ленивое воображение? Непредставима за этим занятием. Тем более с Анатолием. Она с ним без году неделя. Нет, не победить ей в такой короткий срок девичий стыд, который к тому же, по классификации Анатолия, есть страх. Или Дон Жуан по скрытой своей сути — психоаналитик, и у него есть отмычка к любым женским страхам и неврозам?

Подошли к ее дому.

— Давай еще пройдемся, — предложила Света.

— На сегодня хватит, — сказал я.

Мне как-то неловко было выслушивать все эти сантименты. Несколько раз хотел перебить и рассказать о нашем с Анатолием пари, о его мужской стратегии, о донжуанстве как таковом. Может, попросить ее помочь мне по дружбе выиграть спор? Шутка.