Владимир Соловьев - Высоцкий и другие. Памяти живых и мертвых

— Ты, что, меня курвой считаешь? — заорала я.

Чем больше человек не прав, тем сильнее ругается.

— Не считаю. Я тебя люблю.

Когда мы начали встречаться, я рассказала ему о прошлом, но преуменьшила, конечно, размах моей женской активности, коли он придает этому такое значение — зачем зря причинять боль? А я не зациклена на правде — что еще за фетиш такой? Правда — хорошо, а счастье лучше.

Вот тут он и выпалил, что я навсегда запомню.

— Я люблю тебя такой, какая ты есть. Твое тело принадлежит тебе. А мне — во временное пользование. — И нервно ржет. — Но с моими друзьями — не моги и думать! — продолжает он всерьез.

Легко сказать, чтобы не с его дружбанами. А с кем? С замужеством у меня не осталось больше собственных знакомых. С кем еще мне куролесить или кому поведать о моих внебрачных приключениях, которые вторглись в нашу размеренную, рутинную, немного скучноватую супружескую жизнь? Ни доверенных подруг-дуэний, ни просто близких, отдельных от друзей мужа, у меня самой никого не было. Не мамаше же рассказать — та бы, конечно, словила кайф от любой моей интрижки на стороне, ненавидя, как и положено, зятя. Тем более, тот — еврей, а мамаша не без того — с тараканом в голове. Или лично в нем еврея невзлюбила, потому что среди ее подружек евреек навалом и даже бойфренд на старости лет той же породы — такие же стоеросовые, как она? А муж, как и его друзья-приятели — продвинутые такие евреи, полукровки, породненные из титульной нации, вроде меня, шиксы, а то и вовсе чучмеки. Но маманя нашу космополитную шарагу не больно жаловала и однажды, на моем дне рождения, прямо так и сказала: «Как ты можешь? Одни евреи» — и ткнула пальцем на артиста из «Современника», чистокровного армяшку. По-своему она была права. Ведь они и сами называли свою супертусу, каких в Москве тогда днем с огнем, обобщенно: Jewniverse.

Тусовочный, гламурный, элитный мир. Со стороны — оазис, но без большой любви между ними — скорее с трудом скрываемая зависть и прямое соперничество. Иногда тот, кто проигрывал другому в художествах, брал реванш у жены победителя. Распадались пары, становясь темой пересудов и сюжетом искусства. Сплетни быстро превращались в мифы.

Что далеко ходить, та же питерская компашка, хоть Бродского мы тогда недооценивали, а о Довлатове слыхом не слыхивали: 650 километров, а какой разрыв во времени! Тех же «ахматовских сирот» взять, три «Б»: Бобышев, уступая таланту и славе Бродского и весь обзавидовавшись, уломал зато его подружку Марину Басманову, хотя и уламывать, думаю, не надо было: секс — это улица с двусторонним движением, насильно мил не будешь. Настоящий мужик всегда добьется от бабы, чего она больше всего хочет. А бывает и наоборот, по себе сужу: настоящая баба и так далее. Если женщина кому не отказывает, то это она не отказывает самой себе. А ревность — негативное вдохновение, вот Иосиф и выдал с пару дюжин классных любовно-антилюбовных стишков, вместо того чтобы придушить свою герлу, как Отелло Дездемону. Сублимация, так сказать. Вся эта история докатилась до нас в первопрестольной, как пример, что такое хорошо и что такое плохо. И к чему приводит такой вот, пользуясь определением Довлатова, перекрестный секс — к великой поэзии и ранней смерти. А прикончил бы изменницу — и всех делов: мог жить и жить. Пусть поэзия и лишилась бы нескольких шедевральных стишков. А так что получилось? Триумф и трагедия. Трагедия и триумф.

А из-за океана до нас дошла совсем уж диковинная байка. Довлатов, другая будущая знаменитость, предупреждал жену, которая поддалась за бугор раньше его, чтобы блюла себя, а когда прилетел, решил, что недоблюла, и стал искать соучастника гипотетического проступка, пока не остановил свой выбор на семейном друге. И не пойдя по пути сублимации, нашел более прямой и непосредственный выход — отодрал из мести жену подозреваемого на всякий случай: квиты. Хоть и не вполне был уверен в подозреваемом. Но со всеми женами приятелей не пересношаешься, хоть там у них в культурном русскоязычнике Нью-Йорка, говорят, все со всеми спали наперекрест — с кем попадя. Сам Довлатов в этом отношении был мертвяк, все силы на водку, литературу и радиоскрипты уходили. Родная мать про него говорила: «В большом теле — мелкий дух». А та история с местью через секс кончилась тем, что муж всё разузнал и ушел из дому — семья распалась, несмотря на общего ребеночка. Да и сам Довлатов долго не протянул — хроник. Дикий мир, скажу вам. Тудысюдыкаться надо по чистому вдохновению, безо всяких там задних мыслей и сторонних привнесений. Потому и отказала мужниному сопернику, что тот из мстительности — это у него на мужа стоял, а не на меня. Сколько все-таки вокруг етья наворочено — дедушке Фрейду и не снилось!

А с тем моим кухонным поцелуйщиком и тискальщиком, из-за чего у нас с мужем ночная разборка вышла, нелепая заморочка и досадный прокол. Подумав, что коли заплачено авансом и я пострадала впрок, то имею теперь полное право, решила начать именно с него. Когда мой отъ ехал в творческую командировку, я поскучала пару дней, а потом не выдержала, набрала поэта и сначала экивоками, под видом, что значение иностранного слова выясняю, а так как он подозрительно молчал в трубке, то прямым текстом: не продолжить ли нам то, что началось тогда на кухне, но ничем не кончилось — все равно что прерванный полет, да? И представьте, нарвалась на унизительный отказ: мол, тогда он был слегка поддатый, а сейчас, будучи трезвым, извиняется за то свое недостойное поведение. Вежливо так отчитал. Удар по моему женскому самолюбию. Полный отстой.

Только повесила трубку, как звонок — тот самый случайный вуайерист, который прервал нас на кухне и из подсмотренного им поцелуя сделал вывод, что я девушка доступная, общего пользования — почему не попытаться? А я и не думала противиться — вдобавок, реванш за пережитое унижение от никакого поэта. Ну, я и позвала его, а в это время муж из командировки звонит. Скучает, говорит. Я, соответственно, тоже. И очень хочу. Все равно кого — об этом молчу. Покалякали, поцеловали друг друга в трубку. Понятно, я слегка призадумалась. В это время снова звонок — домофон. Не отменять же свиданку с редактором, если муж по мне в командировке скучает. С этого всё и началось. Пошла по рукам. Точнее, они пошли по моим рукам. Поимела всех его друзей, а заодно и его врагов — как императрица Жозефина всю наполеоновскую армию.

С каких-то пор мне стало казаться, что до моего доходить стало, но помалкивает. Он молчит — я молчу. Нормалёк. Само собой устаканится. А нет — так отобьюсь. Что для меня было как гром среди ясного неба — бунт жен выдранных мной мужиков. Хуже, чем взревновали. Устроили гнусное надо мной судилище, или, как они говорили, «суд чести», а на самом деле — суд Линча. «Я — при чем, если вы не можете ваших мужей при себе удержать?»