Лаврентий Берия - Человек из стали. Иосиф Джугашвили

Капанадзе попытался было подробнее расспросить о гибели старшего сына Сталина – Якова Джугашвили, однако тот движением руки остановил его и, глядя в морскую даль, о чём-то задумался.

Мы молча смотрели на него. Затянувшееся молчание нарушил Михеил Титвинидзе. С некоторым простодушием и отчасти невпопад он промолвил:

– Как ты изменился, Сосо…

Сталин повернулся к другу детства. Тот смущённо отшутился:

– Я едва узнал тебя.

– Да? Что, и в газетах не видел моих портретов?

Михеил развёл руками:

– Как сказать. Фотографии видел, конечно. Но, разрази меня гром, на них ты не такой.

– Это всё художники и фотографы виноваты. На них и должен ты жаловаться, – ответил Сталин и все опять развеселились.

Всоседней комнате девушка в белом халате накрывала на стол. Сталин лёгкими шагами подошёл к ней и шёпотом отдал какие-то распоряжения. Проверив сервировку, он после минутного колебания поставил в торце стола блюдечко с двумя стручками красного перца. Осмотрел бутылки с вином, две переставил.

Убедившись, что всё в порядке, обернулся к нам и жизнерадостно воскликнул:

– Ну вот, пришло время отведать хлеб-соль. Прошу, друзья.

Он сам разлил вино по бокалам. Оно было подобрано таким образом, чтобы каждому достался напиток той местности, откуда гость был родом. Так, мегрелам было предложено «оджалеши» , карталинцу П.Капанадзе – «атенури» , мне, гурийцу, – «чхавери ». [75]

Сталин непринуждённо хлопнул в ладоши:

– Что ж, приступим.

Перед ним стояла небольшая серебряная рюмка. Перед нами – весьма «пузатые» хрустальные фужеры.

– За нашу встречу! – предложил хозяин дома и все дружно выпили.

Что именно было налито в рюмочку Сталина, я не знал. Как бы мне этого не хотелось, но было неприличным всё время глядеть на него, не отводя взора. Вот я и не заприметил, когда и чем он заполнил рюмку.

Тем временем Сталин делился соображениями, связанными с вином:

– Я полагаю, грузинские вина не нуждаются в количестве, не нуждаются в нумерации. Каждый грузинский виноград неповторим и виноделы должны беречь эту особенность как зеницу ока. Если гнаться за количеством, то переродится лоза, потеряем веками наработанную культуру виноделия. Этого допустить нельзя.

Он словно нацеливал на решение неотложной задачи:

– Грузия в этом деле может соперничать с Францией. Надо прикладывать больше старания, совершенствовать культуру виноградарства, выводить новые сорта путём селекции. [76]

– Благодать грузинской лозы станет твоим оберегом, коль скоро ты при такой занятости находишь время заботиться о ней, – сказал Петре Капанадзе и запел «Мравалжамиер ». [77]

Сталин первым, а затем и остальные подхватили мелодию. Получилось незаурядное многоголосие.

– Вот молодцы! – похвалил Сталин. – Вижу, сегодня у нас намечается прекрасное застолье. Ведь песня – венец грузинского стола.

Настал черёд Спартака Багашвили произнести тост. Он начал с обращения к Сталину – «батоно». Сталин, посмеиваясь, прервал его:

– Ну вот, опять ты за своё. Неужели пятьдесят лет мы для того воевали, да и сейчас воюем с господами, чтобы ты величал меня так? (Сталин имел в виду, разумеется, не только годы революции, гражданской и Великой Отечественной войны, но всю дореволюционную и послереволюционную деятельность большевиков, всеобщую философию большевизма. – В.Г.)

Спартак возразил: (Так и напрашивается ироничное: да кто он такой, чтобы возражать Сталину, да как он посмел, нас же всех со школьной скамьи учили, что перечить вождю никто не решался. Кто учил? Такие признанные в цивилизованном мире светочи демократии и свободы, как… Фамилии пусть подставляют желающие. – В.Г.)

– Вы лучше меня знаете, в каком значении грузины употребляют слово «батоно». У нас так обращаются и к крестьянам, и к интеллигенции – в знак уважения. Эта почтительность стала особенностью нашего языка и быта.

Всё это Спартак обосновал вежливым, однако непреклонным тоном, со свойственной ему артистичностью и завершил свою речь красивой здравицей в честь Иосифа Виссарионовича.

После этого мы, гости, исполнили народную песню. А по её окончании Сталин вдруг запел свою любимую – «Гапринди, шаво мерцхало…» . [78]

Вся наша компания чинно, вполголоса стала подпевать ему и, надо сказать, отлично справилась со сложной задачей многоголосой композиции.

Застолье набирало обороты. Тосты сменялись песнями, песни – тостами. Внезапно Сталин обратился ко мне:

– Ты же гуриец, вот и спой известную в Гурии песню « Хелхвави ». [79]

– С удовольствием, а кто будет подпевать?

Сталин широко улыбнулся:

– Ты начни, за подпевалой дело не станет.

Я повёл мелодию так, как меня тому учил известный лотбари Варлам Симонишвили. [80](Заслуженный деятель искусств Грузии, талантливый хормейстер. Был одним из главных инициаторов и организаторов самодеятельных певческих коллективов, особенно распространившихся в республике после установления советской власти. – В.Г.)

Но после первого же куплета Сталин меня прервал: «Нет, нет, так неверно. Вот, послушай меня». И он запел. У него был удивительно красивый голос, Он отлично чувствовал мелодию. Завершил он песню приглушённым, бессловесным альтом.

Я сразу понял, кто был автором столь изысканного образца исполнения, и воскликнул:

– Это аранжировка другого лотбари – Чавлеишвили!

Удивлённый, я продолжал:

– Откуда Вы находите время не только хорошо разбираться в народных песнях, но и знать различные варианты их исполнения?

– Это всё тюрьма, мой дорогой гуриец, – весело ответил Сталин. – В девятисотом году сидел я в Кутаисской тюрьме. Сокамерниками были имеретинцы, мегрелы и гурийцы. Свободного времени было предостаточно, так что при желании там не только пению можно было обучиться. (Автора подвела память. Сталин вряд ли мог ошибиться, говоря о своём пребывании в Кутаисской тюрьме, куда он был переведён после своего первого в жизни ареста в Батуме. Это случилось не в 1900-м, а в 1902-м. В Кутаис его отправили весной 1903 г. и продержали там до осени. Такие вехи своей биографии политзаключённые никогда не забывают, а уж Сталин с его уникальной памятью и подавно их помнил. – В.Г.)

Его ответ ошеломил меня.

Вот это память! Вот это абсолютный слух! Вот это любовь к песне! Ведь без любви к песне, её не исполнишь на таком высоком уровне. Несомненно, этот человек, прошедший сквозь огонь, воду и медные трубы, был настоящим феноменом. С гурийской песней «Хелхвави» из-за её сложности не могут справиться многие актёры моего театра, а он мне продемонстрировал её варианты – на выбор. Это было, безусловно, поразительным явлением.