Лев Копелев - Утоли моя печали

Одной из диковин оказался десятиполосный анализатор спектра. Звуковые сигналы подавались непосредственно от микрофона на входы десяти фильтров, а выходы их управляли «перьями», которые писали по движущемуся рулону розовой бумаги, пропитанной йодистым раствором. Каждое прикосновение пера оставляло след — коричневую точку или полоску. Так возникали четко видимые спектры звуковых колебаний. Десять «перьев» соответствовали десяти каналам частоты от 60 до 3000 герц. Степень затемнения «строки» позволяла судить об энергии в данной полосе.

С помощью американских журналов и непосредственных наблюдений я скоро научился читать эти спектрограммы, для которых придумал название «звуковиды». Оно привилось на шарашке, упоминается в романе Солженицына, но так и не стало общепринятым термином.

Инженеры-заключенные Сергей и Аркадий разработали и построили новый анализатор спектра. На металлический диск натягивалась магнитофонная лента. Звуковид на такой же розовой бумаге за несколько минут прорисовывался одним тоненьким пером, но густо-густо и выглядел почти так же, как американские «пэттерны». Волнистые тени разных оттенков отчетливо передавали движение и распределение звуковой энергии по частоте, в диапазоне от 0 до 3000 герц (число колебаний в секунду).

Становились явственны переходы от одного звука к другому.

Прибор АС-2 — т. е. анализатор спектра или, по нашей расшифровке, «Аркадий-Сергей» — позволял рассмотреть такие подробности в структуре речи, которые все прежние анализаторы не могли обнаружить. Вскоре Сергей и Аркадий создали еще один прибор (АС-3), который давал более крупные, более четкие звуковиды. Постепенно я научился читать их (если была записана обычная речь, не скороговорка).

Нелегко, а то и вовсе невозможно было прочесть слова, раздробленные «мозаичным» шифратором, однако, привыкнув читать звуковиды обычной речи, я по изображениям необычной мог в конце концов установить характер, метод, а приблизительно и код шифра, т. к. явственно выделялись полосы применяемых фильтров — три или четыре — и временные доли по 100–120 миллисекунд, на которые разделялись зашифрованные сигналы.

Антон Михайлович и Абрам Менделевич были довольны. Они хвастались моим умением перед начальниками из МГБ, правительственными комиссиями, которые время от времени посещали шарашку, — им тоже показывали достопримечательность:

— А вот единственный человек в Союзе и Европе, который читает видимую речь. Только в Америке есть еще такие чтецы — один-два… Но те, разумеется, только по-английски. А русской видимой речью овладел пока он один. [4] В те дни, когда я держал корректуру этих страниц, наша юная приятельница — студентка первого курса — сдавала зачет по «формантам» речи и легко прочитала звуковид, который назвала спектрограммой.

Фома Фомич Ж., зайдя в лабораторию, снисходительно протягивал некоторым из зеков руку, показывая, насколько он высокопоставлен — может себе позволить и такое.

Однажды нас посетил замминистра, рослый, холеный красавец, в костюме, подобные которому я видел только в иностранных фильмах. Его сопровождал Антон Михайлович, более, чем всегда, любезный и говорливый. За ними шла свита, мундирные и штатские, среди которых я только минут через десять узнал Фому Фомича — он словно бы ссутулился, стал меньше ростом, худее, затерялся в кучке безмолвных или тихо перешептывающихся свитских.

В тот вечер и потом еще несколько раз меня показывали как «ученого медведя». Я просил, чтобы диктором был Солженицын, — у него хороший голос, внятное произношение. Для показательных чтений использовался только старый анализатор. На нем звуковиды получались быстрее и могли быть любой продолжительности. Новые приборы анализировали тоньше, подробнее, но в один прием только короткие отрезки по 2–3 слова.

Начальник, для которого устраивалось представление, писал на бумажке несколько слов. Текст относили диктору в акустическую будку, построенную в углу нашей лаборатории. Лента с записанным спектром раскладывалась на столе, — я выжидал несколько мгновений, пока четче проявится «рисунок» и пока диктор, выйдя из будки, займет удобное место так, чтобы я мог видеть его руку. У нас, как у карточных шулеров, был отработан свой нехитрый жестовой шифр. Я вслух называл предполагаемый звук, нанося его карандашом на рулон, не поднимая глаз, погруженный в «созерцание». Он стоял напротив. Если я угадывал точно, рука была неподвижна, если совсем не угадывал поднимались все пальцы, если предполагал не тот звук, но близкий подгибались несколько пальцев. Однако задача и впрямь была не слишком трудной в тех случаях, когда текст внятно произнесен знакомым сильным голосом.

На звуковидах были отчетливо прорисованы темными, волнистыми полосами более сильные участки спектра — форманты звуков речи. Я их назвал образующими частотами. Главная образующая (форманта) — в звонких звуках, как правило, вторая снизу, а в глухих чаще всего первая или даже единственная — непрерывно менялась, перемещалась, извиваясь и переламываясь, в звукосочетаниях, сливающихся в слоги и слова. Американцы называли ее «hub», а я пытался узаконить название «стрежень», «стрежневая образующая». (Однако даже многие из тех, кого мне удалось убедить, говорили и писали «стержень».)

В каждом звуковиде я мог наблюдать, как стрежни отдельных звуков смещаются под влиянием предшествующих и последующих. Так, например, в слове БАС стрежень А двигался круто снизу вверх, от более низкого Б к более высокому С; в слове ЧАЛ, наоборот, круто сверху вниз. В ШАШ стрежень выгибался полумесяцем «рогами» кверху, а в БАБ — рогами книзу и т. д.

Несколько раз мы проделывали такой эксперимент: записав на магнитофонную ленту внятно, медленно произнесенный слог или ряд слогов, возможно более бессмысленных (чтобы исключить обычные догадки), потом точнехонько, сопоставляя протяженность ленты со звуковидами и осциллограммами, «отрезали» последний звук. Эту ленту передавали по каналу обычного телефона. И большинство артикулянтов, как правило, слышали отрезанные звуки либо другие, но фонетически им близкие; например, вместо Ш слышали С или Ж.

Уже к осени 1949 года совместными усилиями нескольких лабораторий был разработан абсолютно секретный телефон. Звуки речи, поступая из микрофона в шифратор, уже не дробились по времени и частоте в мозаику, а, «располосованные» десятком фильтров, преобразовывались в простейшие сигналы. В каждой полосе совершенно одинаковые по амплитуде импульсы («клиппированные», то есть остриженные, обрезанные) передавались пучками, различными по густоте. Они перемешивались в шифраторе по определенному коду. В линии можно было услышать только непрерывный, неравномерный писк, свист, шипение. Звуковиды не позволяли даже определить, какого рода эти звуки. Они и на вид почти не отличались от механических. А шифратор-дешифратор на приеме, настроенный по ключу, который мог изменяться со дня на день, направлял эти сигналы в соответствующие фильтры, и на выходе восстанавливалась связная речь.