Лев Копелев - Утоли моя печали

Значит, Абрам Менделевич просто лицемерил, притворялся, когда разговаривал с нами доверительно, по-приятельски? И значит, потом «немедленно докладывал»? Но кому? О шарашечном куме он сам же напоминал мне: «Остерегайтесь! Любое ваше неосторожное слово могут доложить майору Шикину. Его доверенные информаторы работают и живут рядом с вами. И он, чтоб вы знали, человек неумный, но педантичный, решительный и ненавидит всех интеллигентов, не только заключенных, но и вольных. Он за всеми нами следит и за Антоном Михайловичем…»

А может быть, призывы Абрама к бдительности должны были обезопасить его самого, предупредить возможные подозрения или обвинения в братании с зеками, на случай если, подружившись с кем-либо из вольняг, мы вздумали бы рассказывать о наших с ним «нерабочих» беседах?

Заключенный радиотехник С. был осужден где-то на Северном Кавказе и хотя некоторое время состоял при зондеркоманде чуть ли не шофером карателей, но получил всего восемь лет. Говорили, что малый срок достался ему в награду за то, что он заложил контрразведке множество людей, выступал свидетелем в нескольких показательных процессах, после которых главных обвиняемых повесили.

Он держался уверенно, даже развязно; все начальники хвалили его за техническую сметку и золотые руки.

— А я так. Разок-другой гляну на схему — и можете забирать в ящик. Сам все смонтирую да еще и рационализирую. Элементов будет меньше и вообще проще. А все те схемы, какие я когда-нибудь работал, у меня вот тут, — стучит пальцем по низкому, широкому, складчатому лбу. — Пускай скажут: нарисуй-ка ту панель, что в прошлый месяц для Антона монтировал, пожалуйста! Зажмурюсь — вспомню и нарисую так, что никакой инженер-профессор не пригребется.

Его технические достоинства были неоспоримы. Но работавшие вместе с ним говорили, что он угодливо выслуживается.

— Чуть что, на полусогнутых бежит, выгребывается, как сука, любому, кто с погонами, задницу лижет.

Наиболее недоверчивые утверждали, что он и «куму дует».

С. жил в той же камере, что и мы с Солженицыным. Осенью 1949 года, утром, после поверки, когда большинство уже ушло из камеры, в его углу несколько человек заспорили об амнистии, и С. сказал:

— Ну, к Иоськиным именинам верняк должна быть амнистия!

Несколько мгновений напряженного безмолвия. Потом кто-то спросил, обращаясь ко мне:

— А ты, Борода, как об этом думаешь?

Мы с Солженицыным находились в противоположном углу комнаты, разговаривали, и я сделал вид, что не расслышал.

— Эй, Борода, как думаешь: будет амнистия или нет, ты же газеты читаешь!

— Как думаю? Мне еще в Бутырках объяснили, откуда взялось слово «жопа», — это означает: «ждущий освобождения по амнистии». Вот так и думаю.

В тот же день меня вызвал из лаборатории шарашечный кум, майор Шикин.

Его кабинет был прямо напротив кабинета начальника института, но отделялся от коридора еще и открытой, темной прихожей. Туда выходила также дверь канцелярии. В этой прихожей торчали иногда то вольные, то заключенные, ожидавшие приема у Антона Михайловича, в канцелярии или у кума.

Шикин — одутловатый головастик почти без шеи; большой, но пустой и тяжелый лоб бычился над тусклыми глазами, а длинные мягкие губы брезгливо тянулись углами вниз.

— Ну, как у вас там дела? Как работаете? Успешно?

— Стараюсь. А как получается, это уж пусть начальство судит.

— Но вы сами как понимаете: с полной отдачей работаете? Проявляете инициативу?

— Так понимаю, что да. С полной! Проявляю!

— Вы, конечно, догадываетесь, зачем я вас вызвал?

— Никак нет.

— А все-таки, может, припомните? Вам нечего мне сообщить?

— Простите, но я давал особую подписку: без разрешения прямого начальника…

— А вы не уклоняйтесь… Я вас не про вашу работу спрашиваю. Про это спросим, когда надо будет. Я другие вопросы имею в виду…

Разговаривая, он смотрел на бумажки, которые перебирал на своем столе, только изредка поднимая тяжелые веки. Но тут напрягся и уставился «чекистским» взглядом:

— Сегодня утром в вашей камере, тоись общежитии спецконтингента, велись антисоветские разговоры. И вы лично принимали участие…

— Это неправда. Ничего подобного не было.

— Тоись это как? Это вы что же, посягаете сказать, что я говорю неправду?!

— Нет, не вы. Ведь вы же у нас в камере не были. А вот тот, кто вам такое сказал, просто соврал. Никаких антисоветских разговоров я и слыхом не слыхал.

— А я вам докажу, что вы слышали, как заключенный С. позволил себе грубо-антисоветски говорить о вожде народа. А вы ему реплику давали.

— Ничего подобного никто доказать не может.

Поняв, в чем дело, я, по давно усвоенному арестантскому опыту, решил отпираться безоговорочно.

— С заключенным С. я вообще компании не вожу. Мы работаем в разных отделах. А сегодня утром я даже не помню, чтоб его видел. Наши койки на разных концах камеры. Вы можете проверить.

— И значит, вы будете говорить, что не слышали, как он сегодня рассуждал об амнистии?

— Нет, не слышал. И не могу ничего слышать с того конца камеры. И вообще не прислушиваюсь к чужим разговорам. У меня голова работой занята. Я и сегодня пришел в камеру только в третьем часу ночи. И заснул не сразу, все думал о серьезном деле. Утром еле глаза продрал…

В это время позвонил телефон. Он взял трубку.

— Шикин слушает… Так точно… Минутку… Выйдите за дверь в коридор и никуда не уходите: мы с вами еще не закончили.

Едва я закрыл дверь, как увидел Солженицына, выходящего из кабинета Антона Михайловича. Я тихо окликнул его, и он по взгляду, мимике понял, что дело важное. Я зашептал:

— Шикин вызвал. Допрос. Какой-то утренний разговор в камере. Якобы С. трепанул что-то антисоветское. Но мы ведь ни хрена не слышали и слышать не могли. Какая-то сука дунула. Он сейчас телефонит. Еще позовет. Я сошлюсь на тебя как свидетеля. Мы с тобой разговаривали. Ничего не могли слышать.

— Вот именно. У нас же был спор о данных вчерашней артикуляции. Ты все уверял, что надо повторить, а я тебе, падло, доказывал, что и так все точно.

— Предупреди С.

— А он не расколется?

— Вот и предупреди.

За дверью послышались шаги.

— Давайте, входите… Ну что, ничего не вспомнили?

— Нет, гражданин майор. И сколько б ни тужился, не могу вспомнить того, чего не знал, не видел и не слышал.

— А какие вы сегодня утром шуточки пускали насчет амнистии?

— Шуточки насчет амнистии? Ах, вот оно что! Опять вас неправильно информировали. Ничего антисоветского я не допускал и не могу допускать. Так как был, есть и всегда буду советским человеком. А шутка про амнистию — это старая, можно сказать, древняя шутка: «ждущий освобождения по амнистии» из первых букв — же-о-пе-а — получается неприличное слово, которое я при вас и повторять не хочу. Но эту шуточку еще до революции блатные придумали. Ничего в ней антисоветского нет. Одно мелкое неприличие…