Лев Копелев - Утоли моя печали

Именно эти страсти, такие естественные для его призвания и, казалось бы, такие похвальные на том поприще, где он подвизался, вызвали его крушение.

…Дмитрий Ш., радиоинженер, работавший до 1945 года в Берлине в лаборатории «Телефункен», был осужден на 10 лет по статье 58–3 (сотрудничество с международной буржуазией). Щуплый, смуглый, косолапый, застенчивый, он говорил и по-русски и по-немецки с трудом и с очень странным, смешанным акцентом, в котором слышались главным образом польские, но и какие-то романские интонации. Родился он в Бразилии, отец был сыном поляка и русской, мать — дочерью немца и бразильянки, среди прадедов и прабабок имелись украинец, испанец, аргентинец, англичанка и еврейка. Последнее он, разумеется, скрыл, когда в 1938 году приехал к немецкому дедушке поступать в Берлинский радиотехнический институт. Закончил учение во время войны. Однако уехать обратно в Бразилию не собрался, так как женился на немке и должен был стать наследником тестя — владельца небольшого доходного предприятия.

— Не розумем… не могу зрозуметь, для чего так сужденный… Где был арештованный в Берлине, так был здэнервованный абсолютно — ганц капут мит нервен. Ничего не розумел. Первый следователь, капитан, такой файный млодый, говорил по-немецки и по-польски, смеялся с меня, говорил: ты имеешь коктейль с разных кровей, разных наций. Ты имеешь русски кровь, полски кровь, но ты работал для немцы гитлеровски, и потому ты есть изменник родины. Он смеялся, я плакал. Второй следователь, майор, такой грубый, кричал: «Ты есть агент гестаповский, шпион американский», грозил: «Не будешь признавать, надо расстрелять, повешать, посылать в Сибирь на шахту на двадцать лет». Но я все признавал, говорил только правду. Все говорил, как жил, как работал, что делал, давал свента — свята присяга: пан Бог есть свидетель, не был никакой изменник, никакой агент. Потом поехал в Москву, на Лубянку. Там следователь, старший лейтенант, такой корректны, пунктуальны, интеллигентны, не смеялся, не кричал, все писал, как я говорил. Обещал: будет суд, правдивы, законны, объективны. Потом я поехал на Бутырку, думал — на суд. Нет. Пришел подпулковник, показал бумага особый совет постановил десять лет. Для чего? За что?.. Не розумем… Не понимаю…

Он работал в радиолаборатории с утра и до полуночи. Гулял редко. Обычно сразу же после обеда, после ужина шел к своим панелям… Друзей-приятелей у него не было. Ни в шахматы, ни в козла не играл. Разговаривать ему было трудно. Быстрой русской речи почти не понимал. Наши немцы тоже не водили с ним компании. Курт говорил:

— Он прожил в Германии почти 10 лет. Выучился. Женился на богатой девице. Работал и немало зарабатывал. Но ему у нас, видите ли, не нравилось. Скучал по своему Рио-де-Жанейро. А вообще он идиот или шизофреник. Неужели вы не понимаете, почему его посадили? Очень просто: он — живое опровержение вашей пропаганды. Вы утверждаете, что в Германии убили всех евреев и всех сумасшедших. А тут сумасшедший, полуеврей, оказывается, благополучно процветал, работал в знаменитой фирме… Посмотрите на его глаза, нос, — типичный восточный еврей. В Польше все крещеные евреи называли себя поляками. И к тому же он — живая иллюстрация к расовой теории: вот что получается от смешения рас. Не то психопат, не то кретин. Нет, это не случайность. Науку о расах придумали вовсе не немцы. В Америке подавляющее большинство преступников и сумасшедших — метисы, мулаты и квартероны… Вот он и в этом наглядно противоречит вашей пропаганде. Конечно же ваши комиссары не могли оставить его на свободе. Ему повезло еще, что не ликвидировали…

За ужином рассказали, что Митю вызвали из лаборатории и увезли без вещей. На следующий день стал известен приказ: отправлен в карцер на 20 суток за «преступные сношения с вольнонаемной сотрудницей». Сперва никто не хотел верить. Говорили: Шикин совсем одурел, придумывает абсурдные, бредовые дела. Но в тот же день на прогулке уже обсуждались подробности невероятных событий.

…Тетя Катя, уборщица, широкобедрая, круглолицая, бледная, — ей могло быть и 40 и 60 лет, — в бесформенном черном халате, грязно-белой косынке, была почти неотличима от своих товарок в таких же халатах и косынках. Они проходили за час-полтора до начала нашего рабочего дня мыть полы в лаборатории и кабинетах.

Как они с Митей нашли друг друга — никто не знал. Ни он, ни она никого не посвящали в историю своей любви, а может быть, и просто дружбы. Но кто-то замечал их свидания в ранние утренние часы, — Митя спешил в лабораторию, едва позавтракав, еще до урочного времени, — и в обеденный перерыв в подвальных закоулках. И еще кто-то видел, как она вслед за ним вышла из уборной, которая была до того закрыта.

И всеведущие лагерные дворники знали, что Шикин изобличил злополучную пару с помощью селедки.

В нашей столовой было два неотвратимо постоянных блюда: пшенная каша и крупная сельдь. К завтраку и к ужину, а нередко и к обеду давались большие, лоснящиеся, розовато-зеленовато-серые куски жирной и очень соленой селедки. После них донимала жажда. И многие из нас вовсе не ели или не доедали своих порций. Новоприбывшие арестанты дивились: вот где люди зажрались! Любители собирали избыточные порции, вымачивали их и мариновали в банках из-под баклажанной икры или джема, которые мы приобретали в ларьке.

Такими банками с селедкой Митя одаривал свою подругу.

Об этом проведал Шикин и самолично обыскал тетю Катю на вахте, когда она уходила после работы. Обнаружил в кошелке пустые банки и в карманах и за пазухой куски селедки, завернутые в газеты и тряпки, — стандартные куски из арестантской столовой.

Одержимый праведным гневом и охотничьим азартом, он задержал смертельно испуганную «преступницу», вызвал от коллеги Мишина двух надзирателей, отправился к ней на квартиру и там учинил обыск. Было изъято множество банок с маринованной селедкой и какие-то полуграмотные записки, якобы любовные послания Мити.

Шикин составил протокол и отправил рыдающую тетю Катю с надзирателем в районное отделение милиции. Но там возникли затруднения. В милиции не сочли нужным производить арест на основе записки неизвестного майора и устного заявления надзирателя. С тети Кати взяли подписку и отпустили. Начальник отделения усомнился и в правомочности обыска, произведенного на квартире без надлежащего ордера.

И через несколько дней — то ли постарался Мишин, сводивший с Шикиным давние счеты, то ли «сигнализировали» милиционеры или кто-то из офицеров шарашки, — приказом по управлению Шикина отстранили от должности за «нарушение закона». Евгения Васильевна говорила, что его вообще отчислили из органов.

Митю после карцера отправили в лагерь. Тетю Катю уволили, но дела не заводили.