Лидия Герман - Немка

Незадолго до войны, по отбытии срока, вернулся Александр, а Петра освободили по амнистии.

Саша недолго пробыл в Мариентале, ему предоставили работу в том же издательстве, где он работал раньше. С семьей связь не установилась, видимо, молодая женщина поверила (как многие и многие в те годы) в то, что он враг народа, и вышла замуж за другого. Началась война, и перед нашим изгнанием Саша приехал в Мариенталь, чтобы вместе с родными уехать в Сибирь. Петр работал слесарем на мариентальской МТС.

Теперь же мы пишем о 1945 годе, когда Саша погиб. И Берта должна завтра утром пойти в Родино и сообщить своей сестре о смерти её сына. Наша Анагоут!

В этот вечер в нашей семье много говорили об Анне. Так как мне нужно было только утром выходить в поле, я тоже принимала участие в этих разговорах и многое узнала о жизни Анны, о её счастье в браке с Барбье и о Саше, что он был милым бравым ребенком, и потом уже взрослым его ценили как высоко интеллигентного человека.

И внешность его была впечатляющей: высокого роста, худощав, красивой формы голова, выразительные карие глаза. «Он даже начал писать роман, это Анна еще до войны говорила», — заявила моя мать.

Потом начали молиться. Бабушка Лиза и мама взяли молитвенные книги и стали читать молитвы за упокой нашего дорогого Саши.

Потом разговор зашел о Петре и о моем отце. Петр ведь тоже был в Воркуте на шахте, может быть, он тоже погиб? Боже милостивый! А наш отец? Почему мы не получили ни одной весточки от него? Уже почти три года прошло, как его забрали. Жив ли он еще, или его убили? Мать моя тихо плакала в свой фартук. И что с нами еще будет, как мы будем жить дальше? Никто не мог ответить на этот вопрос.

Слава Богу, что Мария получала регулярно письма от мужа — Александра Цвингера, его не арестовали, и он остался в трудармии, так же как Мартин Зальцман — муж Берты. Неизвестно только, как долго еще им придется служить в этой армии.

На следующее утро, как всегда, как только заря занялась, я ушла в поле в ботинках с новыми подошвами, с которыми я должна осторожно обращаться, чтоб остались целыми до начала учебного года. Я хотела еще у Эллы спросить, не могут ли они мне иногда по бутылке молока передавать?.. И не посмела. Моя мама и бабушка Лиза так истощенно выглядели, а восьмилетние близнецы Иза и Тоня определенно были всегда голодны…

Ботинки мои остались целы, но для школы они мне в эту осень не понадобились, так как мы работали в поле, пока снег не лег, до морозов. В школу мы пошли в начале ноября — в валенках.

В один из последних дней нашей работы выдавали зерно на заработанные трудодни. Собрались мы у небольшого амбара на хозяйственном дворе. Было объявлено, чтоб имели при себе по нормальному мешку, т. е. много не будет. Мы с Розой стали в очередь. Потом пришла Галина. Вынесли большие весы и поставили перед дверью амбара. Галина взяла свою амбарную книгу, отыскивала фамилию подошедшего по очереди и называла количество причитающего ему зерна в кг. Две её помощницы брали мешок и отвешивали соответствующее количество зерна. В этот раз я особенно внимательно следила за Галиной, потому как в прошлом году при этой процедуре мне что-то показалось подозрительным. Да. Точно так же, как в прошлом году, произошло и теперь. Когда подошла моя очередь, Галя вообще не посмотрела в свою книгу, она назвала просто почти столько же, сколько получила Роза. По-моему, было 21–23 кг. Почему она не смотрела в книгу? Почему у неё был в памяти только мой заработок? Для всех других она смотрела в книгу. Обманывала она меня понемногу? Или она мне давала немного больше? Может, она питает ко мне какое-то особое отношение? Может ли это быть? Странно. Очень странно.

Тогда я не знала, никто из нас, немцев, не знал, что мы не значимся ни в одном списке членов колхоза или села. Ни в одном списке не было наших фамилий. Как будто мы вообще не существовали. Мы работали сколько могли, но нигде наши старания не отмечались. Как животные колхоза. Только в НКВД имелись списки немцев-выселенцев, и мы должны были ежемесячно отмечаться, чтобы мы не сбежали.

В качестве заработка мы получали столько, чтобы не умереть с голода. Я не жалуюсь, я не обвиняю учетчицу Галину и правление колхоза, они ни при чем… Об этом всем я узнала, лишь когда (по-моему) в 1990 году приехала в Степной Кучук, чтоб навестить своих родственников и одновременно получить справку об отработанных мной днях в колхозе за годы войны, необходимую мне для прибавки к пенсии. Я узнала, что все архивные документы колхоза находятся в сельсовете. Без малейших проблем я получила регистрационные книги со списками в алфавитном порядке всех колхозников с отметками о каждом рабочем дне в определенные годы. Молодая женщина — секретарь сельсовета, безусловно, мне совершенно незнакомая, любезно подала мне эти списки. Я быстро нашла первую букву моей фамилии Герман и стала искать… Моей фамилии не было. Тогда я стала искать фамилии моих сестер… И моих тётушек. Никого нет. Спросила секретаршу, она, разобравшись, о чем идет речь, ответила, что нас и не было в списках, но об этом лучше всего узнать у Галины Ефимовны Шкурко (бывшей нашей учётчицы). Мне уже не хотелось ни у кого спрашивать, мне не хотелось больше ничего слышать об этом…

И когда через некоторое время меня сзади обняла Галина и плача сказала: «Лида, ты же ничего тогда не знала, и никто из вас не знал…», я никак не отреагировала. А при других обстоятельствах как бы я обрадовалась встрече с ней.

Теперь же сидела я, окаменев, словно парализованная, униженная и пристыженная, как тогда, в молодые годы, когда я была просто немкой…

Теперь же вернёмся в учебный 1945–46 год.

В 1945 году нас было уже пятеро из Кучука, которые учились в Родино. Как мы приехали в Родино, я не помню, так как другое событие занимало меня в значительной степени больше: моя тётушка Анна со своей семьей переехала на новую квартиру на территории Родинской МТС. Эту квартиру предоставили Петру Штаубу как специалисту кузнечного дела, с тем, чтобы его в любое время можно было вызвать на работу. Расстояние до моей школы осталось такое же, как от прежней квартиры, только идти приходилось в противоположную сторону. Роза, Вера и Нюра остались там же, где и в прошлом году. И мне от моей до Розиной квартиры надо теперь добрый час прошагать. Разочарованная этим, я ломала голову, как я теперь буду обходиться без учебников Розы, своих у меня так и не было. Теперь мы с Розой встречались только в школе. Сидели мы вместе за третьей партой в ряду у окон. Павел сидел где-то сзади, т. к. после перемены он всегда проходил мимо нас назад. Я бы никогда не оглянулась, чтобы его увидеть, и избегала встречи с ним во время перемен. Собственно, у меня сложилось впечатление, что и он старался не попадаться мне на глаза. И это мне нравилось. И это не мешало мне быть о нем самого высокого мнения.