А. Махов - Джорджоне

— Жить, дружище, надобно по средствам.

От таких нравоучений пропадает всякое желание одалживаться: уж лучше перебиваться с хлеба на воду, чем уповать на помощь друзей. Нет, он не завидовал их богатству и ожидающей всех их сытой праздной старости. Джорджоне верил в свои силы и во имя искусства готов был на любые испытания.

Его постоянно удивляло, насколько органично представители древнего народа влились в венецианскую действительность. Так, один из островов лагуны, где объявились первые еврейские поселения, поныне носит название в их память — Джудекка. С ними произошла удивительная метаморфоза, и они сразу же стали ощущать себя неотъемлемой частью Венеции и, разделяя с ней радости и печали, гордо называли себя венецианцами.

Например, в 1483 году произошёл страшный пожар во Дворце дожей, нанёсший колоссальный ущерб. Полностью выгорели несколько дворцовых залов с великолепными живописными полотнами и богатейшим декором. Одними из первых зачинщиков по сбору средств на восстановление безвозвратно утраченных ценностей стали представители еврейской общины, чей вклад в общую сумму собранных пожертвований был особенно весом, что позволило в кратчайшие сроки справиться с последствиями пожара. Восстановленные выгоревшие залы Дворца дожей вновь засверкали былым блеском и красотой, что по достоинству было оценено не только правительством Венецианской республики, но и простыми гражданами. Одним из сборщиков пожертвований был хорошо знакомый Джорджоне поэт, философ и врач Леон Эбрео.

Особым интересом среди интеллектуалов пользовалась извечная дилемма: поэзия или философия? В ходе её обсуждения немало было сломано полемических копий. Высказывались самые различные суждения. На одной из таких встреч Джорджоне запомнилось поразившее его откровение, высказанное уверенным голосом Эбрео:

В отличие от поэта-философа Джорджоне не манили дальние земли. Его вполне устраивала Венеция, которой он не переставал восхищаться и которая была для него землёй обетованной.

Что же касается разговоров и предположений о семитских чертах Джорджоне, то они постепенно прекратились сами собой, хотя эта тема иногда кое-где и всплывала. Точно так же произошло и с его фресковыми росписями на фасадах некоторых венецианских дворцов, которые со временем исчезли под воздействием влажного морского климата и непогоды, хотя кое-какие их следы остались.

Сегодня мало кто помнит о той версии, так и оставшейся до конца невыясненной.

Пока большинство итальянских земель страдало от произвола и насилия под властью пришлых и своих поработителей, Джорджоне всерьёз задумался над опасностью, угрожавшей Венеции, на которую с нескрываемой завистью посматривали соседние государства, вовлечённые в военные действия за передел земель на полуострове.

Тревожная обстановка ещё более усугубилась после падения Флорентийской республики и жестокой расправы над преподобным Джироламо Савонаролой, который в последние мгновения жизни не утратил силы духа и поддерживал словом двух своих собратьев, осуждённых на смерть вместе с ним и сожжённых на площади Синьории.

Эта весть болью отозвалась в венецианском обществе, где Флоренция почиталась как оплот свободы и человеческого достоинства, как общепризнанный центр великой культуры и искусства. В те дни многие венецианцы вспомнили смелые высказывания Савонаролы, и особенно пронизанные болью слова из одного его раннего стихотворного опуса, за который Савонаролу чуть не выгнали из болонской Духовной академии. Крамольные строки, бичующие ханжество продажной римской курии, дошли до Венеции. Возможно, они были известны и Джорджоне, учитывая его прохладное отношение к официальной идеологии.

Приведём эти строки, которые папский Рим не мог простить Савонароле и за которые жестоко ему отомстил:

Теперь во Флоренции всеми делами заправляли ставленники ненавистного папы Борджиа. Они сеяли в народе смуту, способную привести к самым непредсказуемым последствиям и новым бедам.

Джорджоне вспомнил девиз древних: Virtus vinsit omnia — Добродетель всё победит. Как же ныне недостаёт героя, способного повести за собой людей и силой духа одолеть воцарившееся повсеместно зло!

Ему попалась в руки изданная Мануцием в переводе с римского диалекта небольшая книжица «Жизнь Колы ди Риенцо» — о народном трибуне в годы Авиньонского пленения пап в XIV веке, о котором Петрарка так отозвался в своей знаменитой канцоне:

(Пер. Е. Солоновина)

Его заинтересовало также восстание флорентийских чесальщиков шерсти — Ciompi под водительством Микеле ди Ландо. Но обе истории закончились печально: первый герой пал от рук заговорщиков и не довёл дело до конца, а второй и вовсе предал товарищей по борьбе.

Не найдя в настоящем достойных примеров для подражания, он обратился к древней истории и после бесед с Леоном Эбрео задумался над судьбой еврейского народа, вечно гонимого, но не сломленного духом и сохранившего верность своим традиционным устоям и заветам праотцев.

Он погрузился в чтение Ветхого Завета, что потребовало от него немалых усилий. Его привлёк образ могучего Самсона, наделённого сверхъестественной силой. Филистимляне, замышлявшие поработить иудеев, боялись его. Но подосланной к нему красавице Далиле удалось украдкой отрезать ему волосы, и Самсон, утратив заключённую в них силу, был пленён врагами.

Женское начало взяло верх над хвалёной мужской природой. Джорджоне отказался от идеи воплотить образ кого-то из признанных ветхозаветных героев. Он посчитал, что для выражения мужской физической силы, крепкой, как сталь или гранит, скорее подходит скульптура, нежели живопись с её гармоничными цветовыми решениями и тональными переходами. И оказался прав.

Вскоре Микеланджело водрузил своего Давида на площади Синьории, а спустя чуть более четырёх десятилетий изваял мощную фигуру сидящего на троне Моисея, установленную в римской церкви Сан Пьетро ин Винколи как символ мудрости и несгибаемой воли предводителя своего народа.

Сила духа — вот что могло интересовать поэтическую натуру Джорджоне, подсказавшую ему остановиться на женском образе, поскольку именно женщина является прародительницей всех живущих на Земле и хранительницей семейного очага, независимо от её национальной принадлежности. А потому именно она больше подходит на роль подлинно народной героини, способной пожертвовать жизнью ради спасения своих детей.