Павел Бирюков - Биография Л.Н.Толстого. Том 3

По моем возвращении в Кремль бравый генерал спросил меня, как я нашел Толстого.

– Мне кажется, – ответил я, – что это сумасшедший, который гораздо умнее многих глупцов, обладающих властью. Но как же относится к нему полиция? – спросил я в свою очередь генерала.

– Очень просто, – ответил он. – Мы рассматриваем его сочинения и на те из них, которые опасны для государства, налагаем запрещение, а его самого оставляем в покое. Но если кто-нибудь из его друзей окажется опасным для государства, то мы такого отправляем в Сибирь.

«Эта последняя фраза может до некоторой степени оправдать опасение, которые я испытывал за себя во время моего пребывания в России», – заканчивает Ломброзо свой рассказ.

Наконец, в октябре Л. Н-ч кончил статью «Об искусстве» и решил печатать ее в журнале «Вопросы философии и психологии», редактируемом его другом, профессором Н. Я. Гротом. Об этом шли переговоры через С. А-ну и жену Грота, которые были в это время в Петербурге, а Л. Н-ч в Ясной Поляне. В том же письме к С. А-не, в котором Л. Н-ч высказывает свое решение о печатании статьи «Об искусстве», он пишет о том, какое впечатление произвели на него две смерти: Генри Джорджа и Александра Дюма. Он выражает это так:

«Сережа вчера мне сказал, что Генри Джордж умер; как ни странно это сказать, смерть эта поразила меня, как смерть очень близкого друга. Такое впечатление произвела на меня смерть Алек. Дюма. Чувствуешь потерю настоящего товарища и друга. Нынче в «Петерб. вед.» пишут о его, Джорджа, смерти, и даже не упоминают о его главных и замечательных сочинениях. Он умер от нервного переутомления спичей. Вот чего надо бояться хуже велосипеда».

Вскоре он услышал о новой смерти своего друга князя Серг. Сем. Урусова, бывшего его товарища еще по службе в Севастополе, очень любившего его, хотя и часто обличавшего в неправославии. Мы уже упоминали об этой дружбе, рассказывая о посещении Л. Н-чем С. С. Урусова в его имении под Троицей.

В ноябре Л. Н-ч уже берется за новое литературно-художественное произведение, начатое им год тому назад, за кавказскую повесть «Хаджи-Мурат». Таким образом, предыдущая его статья «Об искусстве» уже отошла от его души в законченном виде. Постараемся здесь в кратких словах выразить то новое воззрение на искусство, которое было положено Л. Н-чем в основание его труда.

В этом замечательном сочинении Л. Н-ч дает обзор различных определении и понятий об искусстве и красоте древних и новых философов и, подвергнув их строгой критике, как не удовлетворяющих современному сознанию человечества, он дает свое объективное определение искусства:

«Вызвать в себе раз испытанное чувство и, вызвав его в себе, посредством движений, линий, красок, звуков, образов, выраженных словами, передать это чувство так, чтобы другие испытали то же чувство – в этом состоит деятельность искусства. Искусство есть деятельность человеческая, состоящая в том, что один человек сознательно, известными внешними знаками передает другим испытываемые им чувства, а другие люди заражаются этими чувствами и переживают их».

В этом определении, как на основной признак искусства, указывается на его заражаемость. Разбирая далее условия, при которых возможно возникновение этой заражаемости, Л. Н-ч приходит к убеждению, что главное условие есть искренность художника.

Для лучшего пояснения своего определения Л. Н-ч дает несколько резких примеров истинного и ложного искусства; мы берем здесь наиболее интересные; вот пример из области музыкального искусства:

«На днях, – пишет Л. Н-ч, – я шел домой с прогулки в подавленном состоянии духа. Подходя к дому, я услыхал громкое пение большого хоровода баб. Они приветствовали, величали вышедшую замуж и приехавшую мою дочь. В пении этом с криком и битьем в косу выражалось столь определенное чувство радости, бодрости, энергии, что я сам и не заметил, как заразился этим чувством и бодрее пошел к дому и подошел к нему совсем бодрый и веселый. В таком же возбужденном состоянии я нашел и всех домашних, слушавших это пение. В этот же вечер заехавший к нам прекрасный музыкант, славящийся своим исполнением классических, в особенности бетховенских вещей, сыграл нам «opus 101 сонату Бетховена».

Песня баб было настоящее искусство, передававшее определенное и сильное чувство, 101-я же соната Бетховена была только неудачная попытка искусства, не содержащая никакого определенного чувства и потому ничем не заражающая».

Далее он дает подобный же пример из области драмы.

«Я, помню, видел представление «Гамлета» Росси; и самая трагедия, и актер, игравший главную роль, считаются нашими критиками последним словом драматического искусства между тем я все время испытывал и от самого содержания драмы, и от представления то особенное страдание, которое производят фальшивые подобия произведений искусства. И недавно я прочел рассказ о театра у дикого народа вогулов. Одним из присутствовавших описывается такое представление: один большой вогул, другой маленький, оба одеты в оленьи шкуры, изображают – один самку оленя, другой – детеныша. Третий вогул изображает охотника с луком и на лыжах, четвертый – голосом изображает птичку, предупреждающую оленя об опасности. Драма в том, что охотник бежит по следу оленей, матери с детенышем. Олени убегают со сцены и снова прибегают. Такое представление происходит в маленькой юрте. Охотник все ближе и ближе к преследуемым. Олененок измучен и жмется к матери. Самка останавливается, чтобы передохнуть. Охотник догоняет и целится. В это время птичка пищит, извещая оленей об опасности. Олени убегают. Опять преследование, и опять охотник приближается, догоняет и пускает стрелу. Стрела попадает на детеныша. Детеныш не может бежать, жмется к матери, мать лижет ему рану. Охотник натягивает другую стрелу. Зрители, как описывает присутствующий, замирают, и в публике слышатся тяжелые вздохи и даже плач. И я по одному описанию чувствовал, что это было истинное произведение искусства».

Данное раньше определение внешнего признака истинного искусства и главного условия его возникновения ничего не говорит о самом содержании предмета истинного искусства.

На это Л. Н-ч отвечает так. «Содержание искусства во все времена давала религия. И то безверие, которое разъедает современное цивилизованное человечество, и есть самая главная причина падения современного искусства. Человечество еще не вступило сознательно на новую ступень христианского религиозного сознания и блуждает во мраке. А между тем христианское сознание требует новых основ, новых путей для всякой деятельности человека, так и для искусства.

Христианское сознание дало другое, новое направление всем чувствам людей и потому совершенно изменило и содержание, и значение искусства. Христианский идеал изменил, перевернул все так, что как сказано в Евангелии: «Что было велико перед людьми, стало мерзостью перед Богом». Идеалом стало не величие фараона и римского императора, не красота грека или богатство Финикии, а смирение, целомудрие, сострадание, любовь. Героем стал не богач, а нищий Лазарь; Мария Египетская не во время своей красоты, а во время своего покаяния; не приобретатели богатства, а разувшие его; живущие не в палатах, а в катакомбах и хижинах, не властвующие над другими, но люди, признающие над собою власть одного Бога. И высшим произведением искусства – не храм победы со статуями победителей, а изображение души человеческой, претворенной любовью так, что мучимый и убиваемый человек жалеет своих мучителей».