Павел Бирюков - Биография Л.Н.Толстого. Том 3

Я получил скоро ответ на это письмо, в котором Л. Н-ч между прочим писал:

«Я так и знал, что вы побоитесь общества трезвости, но вы сами высказали все самое главное за него. Чертков тоже чурается…

Для меня за общество трезвости, кроме его практической пользы (уж теперь десятки людей в продолжение 10 дней не дурманились, не тушили свой разум), то, что в том распущенном мире, в котором мы живем, оно призывает людей хоть к крошечному проявлению нравственной деятельности, указывает на то, что в нашей обыденной жизни всякие вещи: есть, спать, передвигаться, говорить, читать, глядеть и пить можно нравственно и безнравственно. Тут резкий случай и потому его видят. И удивительно: как лакмусовая бумага, такие вещи, как вегетарианство, трезвость, разделяют людей. Есть добрые люди, которые из себя выходят и злятся на общ. трезвости, злятся неожиданно, очевидно, на проявление такой какой-то забытой ими силы, которая требует от них чего-то. То же, что это общество или согласие, то это только имя, и бояться этого нечего. Я первое, что всегда всем говорю, что листок есть только случайное выражение моих мыслей о вреде пьянства, которое мне пришло в голову. А пускай каждый, и вы, выражает свое отношение к этому, как он хочет, только бы было желание противодействовать злу. У нас уж и есть несколько версий. Газеты сделали то, что письма получаются… Мы посылаем свою редакцию».

Запись в члены этого согласия пошла очень быстро, за отдельными лицами начались присоединения коллективные. Присоединялись целые сектантские общины. Из Воронежской губернии пришло заявление о присоединении более чем тысячи человек крестьян одной волости, в лице нескольких тысяч основанного ими согласия.

Так как частный характер этого общества не позволял вести публичную пропаганду, то Л. Н-ч решил хлопотать об административном утверждении этого общества. Он написал об этом своему придворному другу Александре Андреевне Толстой, прося исходатайствовать у кого следует это утверждение. Александра Андреевна обратилась к тогдашнему министру внутренних дел Толстому; он передал просьбу для справки в канцелярию и оттуда ответили, что для утверждения общества должен быть представлен его устав. Так как Л. Н-ч писать устав не стал, то общество так и осталось частным согласием против пьянства.

Деятельность Л. Н-ча по вопросу о трезвости, конечно, не ограничилась этим воззванием. Он пишет целый ряд статей по этому вопросу.

Более замечательные из них это «Для чего люди одурманиваются?», написанная в виде предисловия к книге доктора Алексеева «О пьянстве». Для народных изданий Л. Н-ч написал «Богу или мамоне», для народного театра «Первый винокур» и проч. Кроме того, Л. Н-ч вызвал своим примером целый ряд других подобных попыток, переводил статьи с иностранных языков и вообще положил в России начало этому движению.

В это же время Л. Н-ч начинает серьезно относиться к вегетарианству, или к безубойному питанию и многих увлекает на этот путь. Мы вернемся еще к этому вопросу, когда будем говорить о его статье «Первая ступень», написанной значительно позже.

Известность Л. Н-ча росла и привлекала к нему многих замечательных посетителей.

В апреле в Москве, куда Л. Н-ч приезжал из Ясной на несколько дней, он познакомился с посетившим его писателем Николаем Семеновичем Лесковым, давно уже с любовью следившим за развитием религиозной мысли Л. Н-ча; Лесков был другом «Посредника», дав ему целый ряд своих произведений, весьма ценимых Л. Н-чем. Л. Н-ч в письме к Черткову так отзывается об этом первом знакомстве с Лесковым: «Был Лесков. Какой умный и оригинальный человек».

В апреле же, по возвращении в Ясную Поляну, Л. Н-ча посетил чешский профессор доктор философии Массарик. Предварительно он прислал Л. Н-чу свою докторскую диссертацию «О самоубийстве». В этой книге уже проявилась серьезная религиозная основа молодого ученого, и она расположила Л. Н-ча к ее автору.

Личное свидание только усилило взаимные симпатии. Мне удалось несколько раз присутствовать при их беседе и от самого Л. Н-ча слышать симпатичный отзыв об уме, простоте и религиозности его нового друга.

Вероятно, Массарик приехал ко Л. Н-чу по рекомендации Н. Н. Страхова, так как в письме к нему от 20 мая Л. Н-ч пишет:

«Очень благодарю вас за Массарика. Он был и в Ясной, и я очень полюбил его». С тех пор общение Л. Н-ча с Массариком не прекращалось, и за свою преданность ему Массарик получил упрек в венском парламенте, когда он был депутатом от Праги.

Вероятно, следствием этого посещения Л. Н-ча Массариком было избрание Л. Н-ча почетным членом чешского литературного общества «Umelecka beseda», состоявшегося 11 декабря 1887 года.

Иное впечатление оставило по себе во Л. Н-че посещение его американцем Кенаном, приезжавшим ко Л. Н-чу в это же время, т. е. летом 1887 года.

Блестящий ученый, автор известной книги «Сибирь и ссылка», сумевший проникнуть в такие места и раскрыть такие язвы, которых ни до него, ни после него уже не приходилось видеть ни одному исследователю, он был поглощен этой своей деятельностью, обличением и борьбой с русской государственной властью и не мог усвоить себе взгляды Л. Н-ча на полное отрицание насилия, и в его отчете о свидании с ним видно это неудовлетворение.

Летом этого года Л. Н-ч познакомился с Анатолием Федоровичем Кони. Знаменитый юрист, писатель и привлекательный человек оставил след в жизни Л. Н-ча и, несомненно, сам по себе испытал его могучее влияние. А. Ф. Кони дал нам увлекательно написанные воспоминания о своем знакомстве со Л. Н-чем. Описывая нам шаг за шагом время пребывания своего в Ясной Поляне, он дает интересную картину интимных бесед со Л. Н-чем по вечерам перед сном. Вот одна лирическая картина:

«Когда в первый вечер, простившись, я просил показать мне дорогу во флигель, занимаемый Кузьминскими, Лев Николаевич сказал мне, что я помещен на жительство в его рабочей комнате внизу и пошел меня туда проводить. Это была обширная комната, разделенная невысокой перегородкой на две неравные части. В первой, большей, с выходом на маленькую террасу и в сад, стояли шкафы с книгами и висел, сколько мне помнится, портрет Шопенгауэра. Тут же, у стены, в ящике лежали орудия и материалы сапожного мастерства. В меньшей части комнаты находился большой письменный стол, за которым были написаны в свое время «Анна Каренина» и «Война и мир». У полок с книгами в этой части комнаты для меня поставлена кровать. Здесь в течение дня работал Лев Николаевич. Приведя меня в эту комнату, он над чем-то копошился в большей части ее, покуда я разделся и лег, а затем вошел ко мне проститься. Но тут между нами началась одна из тех типических русских бесед, которые с особенной любовью ведутся в передней при уходе или на краешке постели. Так поступил и Толстой. Сел на краешек, начал задушевный разговор – и обдал меня сиянием своей душевной силы…»