Раиса Кузнецова - Курчатов ЖЗЛ

№ 16

«22 июня [1923 г.]

Мне странно представить себе, что Вы, все Ваши друзья, Сильвия, Аня — кончаете в этом году Университет. Я ведь представляю себе всех вас такими начинающими мальчиками с некоторым задором. Теперь, наверное, вы стали солидными и серьезными — эту печать положила на вас всех наука. А дальше? Конечно, надо скорее, скорее уезжать из Симферополя, в центр, на север и если есть желание, силы и возможность, то учиться еще. Вы должны быть здесь, чтобы узнать современную жизнь в ее широком размахе и взглянуть на то прекрасное и великое, что оставило нам прошлое. Жизнь только в центре, и каждый должен узнать ее. Мне кажется, что вообще у Вас и выбора никакого быть не может, и если есть возможность, то необходимо ехать в Москву или сюда. Стремиться сюда, устроить здесь свою жизнь и учиться необходимо всякому, да я думаю — Вы сами это знаете. Мне бы так хотелось, чтобы Вы смогли приехать сюда, а не в Москву! Но все равно хоть и в Москву, приезжайте непременно, скорее! Поступайте в техническое и делайтесь инженером. Инженеры теперь завоевывают мир! Я вспоминаю, как, помните, в ночь моего отъезда мы гуляли с Вами по платформе, и Вы рисовали свое будущее. Почему-то я вспоминаю, что тона Ваши были довольно сумрачны, и у меня остался Ваш образ серьезный, даже строгий, с большой бородой, в кабинете с темной мебелью и со спущенными шторами. Лучше, чтобы было не совсем так. Нужно смотреть на жизнь блестящими глазами и верить в то, что она таит неизреченные сокровища. Мне так хочется скорее, скорее кончить свое учение и войти в жизнь для того, чтобы служить людям и дать им веру в красоту жизни.

А сейчас моя жизнь проходит между столом, заваленным учебниками, и редкими минутами, которые я провожу среди друзей, да еще часами, которые я провожу у пианино. Я не занимаюсь систематически музыкой, но сама играю много. Хотелось бы мне поиграть Вам и узнать, понравилось ли бы Вам то, что я так люблю. Во всей моей жизни, очень будничной и серой, в сущности, музыка только одна отрывает меня от обыденщины и дает душе успокоение и глубокую радость.

Недавно был день моего рождения. Мне исполнился 21 год. Я вспомнила, как в этот день в Симферополе мы с Вами гуляли по каким-то холмам и скалам и Вы объявили себя последователем Шопенгауэра, помните? А я была тогда легкомысленной девочкой. Теперь я другая совсем. Взрослая. Если мы встретимся, Вы не узнаете меня. А я Вас? Вы выросли? Стали ли взрослым? Чувствуете ли на плечах своих 20 лет? У меня бывают минуты, когда я бесконечно счастлива тому, что я живу, когда я целые дни пою и смеюсь и, кажется, никакие жизненные бури не сломят у меня внутри этой радости жизни».

№ 17

«Петроград, 24 октября 1923 г.

Я не помню, когда я получила Ваше последнее письмо, Игорь. Это было, кажется, очень, очень давно, весной, а теперь у нас мрачная осень. Почему-то сегодня я целый день все вспоминаю старое, Вас и то, что у меня связано с Вами. И мне захотелось рассказать о себе Вам. Может быть, тоненькая ниточка, которая тянулась между нами за эти годы, не порвалась еще совсем…

У нас за это время случилось ужасное несчастье — 12 сентября умерла моя мама. Все это случилось в Ярославской губернии, на Волге, где мы жили на даче. Там и похоронили мамочку. Мы приехали сюда. И пустой, и мрачной показалась нам наша городская квартира. И жизнь тоже опустела, кажется жестокой и бессмысленной. У меня крылья совсем подрезаны. Стараюсь отвлечься от тяжелых мыслей, веду хозяйство, езжу в Институт, пытаюсь заниматься дома, принимаю гостей, много играю на рояле, но это все мало помогает и ничего не клеится, пропало во мне то, что называют вкусом к жизни. И так тянутся дни. Все вспоминается то, что случилось: последние мамины дни, ее мучения, которые мамочка так скрывала, и, кажется, что мы, оставшиеся, так виноваты перед нею, что не смогли спасти. Виноваты за все тяжелое, которое приносили ей всю жизнь своими капризами, разными требованиями и т. п. А теперь уж ничем не загладить этого никогда, никогда… Если бы Вы знали мою мамочку, такую добрую, мягкую, чуткую. Вы бы поняли, как мне сейчас бесконечно тяжелы все эти воспоминания и мысли. Если бы я могла в жизни иметь столько любви и чуткости к людям, сколько их было у мамочки. Сейчас у меня совсем нет сил для жизни, и здоровье плохое, и душа истерзана. Я все больше лежу у себя на диване и думаю, и думаю. В окно смотрит серое небо, по стеклу бегут струйки дождя — гнилая Петроградская осень. Игорь, я прошу Вас, если увидите Сильвию, попросите ее написать мне, я потеряла ее адрес, а терять ее мне бы не хотелось. Если бы пришлось когда-нибудь встретиться с Сильвией и с Вами. Для меня это была бы радость. Всего хорошего. Привет прекрасному югу. Вера. Мой адрес: В.О., 3 л., д. 12, кв. 1».

№ 18

«Петроград, 26 сентября 1924 г.

[…] блуждание по руинам прошлого. Все бродила по знакомым местам и вспоминала Университет, свои приключения, своих друзей, все хорошее, интересное, что было тогда. Хотелось мне увидеть Вас. Мы пошли с Сильвией туда, где живет Луценко, чтобы спросить о Вас. Да узнали, что вы все были на Южном берегу. Это прямо судьба, как нам не удается увидеться. А теперь Вы в Феодосии, городе, который мне еще дороже по воспоминаниям, ведь мы прожили там 4 года! Там у меня много знакомых, многие знают нас. Может быть, встретитесь с ними. Если будете гулять, то пойдите за Карантинную стену наверх по дороге, там под горой домик, где живет моя классная дама, которую я очень люблю; дальше идет круто вверх и открывается море. Я часто ходила туда и любила стоять высоко над морем. Пошлите и Вы от меня привет морю.

А сейчас мы здесь все под ужасным впечатлением наводнения, которое было всего лишь 3 дня назад [47] Имеется в виду наводнение в Петрограде 23 сентября 1924 года. . Мы были свидетелями и жертвами такого стихийного разгула, который бывает лишь раз в 100 лет. Вы, конечно, прочитаете об этом в газетах. Мы лично были в страшной панике, потому что живем в первом этаже. Переехали со всеми вещами во второй этаж, но, к счастью, вода не дошла до нас, не хватило четверти аршина, а зато в подвале под полом бушевала страшно, и всплывшие дрова били об пол. Мы сидели на подоконнике и следили, как росла черная масса воды; отблеск от огней бежал золотыми дорожками, и если бы не тревога, можно было бы любоваться венецианской картиной. Я была в отчаянии. Вода черная, ледяная росла все ближе, ближе, мы уже, почти не наклоняясь, опускали в нее руки, — это был враг, против которого все было бессильно, можно было только ждать. Вдруг на серых облаках пробежало розовое зарево, зловещее, раздались выстрелы пушек. Я закрыла глаза, мелькнула мысль о кончине мира: смешно вспоминать теперь, а тогда было ужасно. Это просто горели заводы на Петроградской стороне. Мы вскочили и побежали на чердак, а оттуда выбрались на крышу. Смотрели с ужасом на пожар. Из черноты под тихий, зловещий плеск воды кругом рвались огненные столбы. Небо все то вспыхивало заревом, то угасало. Ветер был адский. Там направо в темноте слышали рев Невы, зверский, дикий. Вот когда охватил ужас от сознания своего полного бессилия, человеческого ничтожества перед стихией. Этой страшной ночи не забыть никогда. Несчастий масса. Теперь везде выкачивают воду. На улицах перед домами сушатся вещи. Погибла масса ценностей, самых разнообразных. Можно видеть интересные картины, например, на набережной, против Мраморного дворца, стоит громадная баржа; на Невском, да и везде смыты все торцы; деревья в некоторых местах вырваны с корнями и т. п. Но после этого ужаса почему-то наш Петроград, дорогой, прекрасный город, стал еще милее моему сердцу. Вера».