Франсуа Жоффр - Нормандия - Неман

Внезапно в тумане появляется темное пятно, постепенно принимающее очертание человека, вцепившегося, как и я, в какую-то доску. Он так же жалок и несчастен, как и я. Кто он? Русский или немец? Летчик? Пехотинец? Артиллерист? Он так же, как и я, не может больше говорить. Он, как и я, больше не способен сделать ни одного движения. И, тем не менее, его присутствие приносит мне облегчение. Оно придает мне уверенность, ободряет меня. И, когда туман поглотил этот неясный силуэт незнакомца, я снова почувствовал себя обреченным. Как в бреду, я вижу своих близких: моего отца и мою семью, моих друзей и товарищей по эскадрилье. Образы моей далекой родины, смутные и расплывчатые, 'неотступно преследуют меня. Я почти теряю сознание и только чудом не падаю со своего насеста. Когда я прихожу в себя, то вижу, как немецкий танк, погрузившись наполовину в .воду, отплевывается из всех своих пушек и как "катюши" вступают в эту дантовскую симфонию. Легкое течение приблизило меня к берегу, так что теперь я легко определяю свое положение относительно продвижения русских и отхода немцев. Я нахожусь точно на оси нейтральной зоны. При помощи куска дерева, выловленного в воде, которым я пользуюсь как веслом, мне удается несколько ускорить мое продвижение.

Иногда навязчивое острое желание переполняет мою грудь, которая словно разрывается от кровоточащих ран. Я думаю: "С меня хватит... Я ничего больше не хочу... Стоит лишь чуть-чуть ослабить руки, и я просто, без страданий крепко засну..." Но с этой мыслью борется другая, такая же жгучая и неотступная, возвращающаяся с регулярностью маятника: "Ну, нет... Ты еще выкарабкаешься... Самое страшное уже позади..."

В то время как во мне борются силы смерти и жизни, вокруг меня схватка между ними же продолжается с еще большим ожесточением. Со своего пристанища я наблюдаю, как гибнет мир - этот жестокий, обагренный кровью мир, который я начинаю по-настоящему ненавидеть.

Вскоре для меня начинается новое испытание. В одну ив коротких минут затишья я отчетливо различаю характерный шум работы дизеля. Он доносится с моря, прямо за моей спиной. Это, конечно, быстроходный морской немецкий катер из Пиллау, который, воспользовавшись туманом и темнотой, совершает свой последний отчаянный рейд перед тем, как удрать в Данию. Теперь шум мотора слышен настолько близко, что мне чудится, будто катер вот-вот наткнется на брус. Я вытягиваю шею, впиваюсь глазами в темноту и туман, но ничего не вижу. Неожиданно всего в нескольких метрах от меня раздаются выстрелы, и трассирующие снаряды проносятся буквально над моей головой по направлению к берегу. Это немцы выпускают свои последние снаряды по русским. Закончив стрельбу, судно-призрак направляется в обратный путь. Слышу ровный гул его мотора, который постепенно затихает. Я снова один, но сейчас я упиваюсь этим одиночеством. Это испытание вместо того, чтобы прикончить меня, укрепило мою надежду на опасение. Провидение, которое не покинуло меня до сих пор, не может не помочь мне теперь, когда я так близок к цели.

Уже более десяти часов я в воде. Малейшее усилие становится пыткой. Суставы больше не сгибаются. Мускулы отказываются повиноваться. Меня всего разламывает от боли. Страшно ноет правая нога. Когда эта боль- становится невыносимой, я кричу в темноту, присоединяя свой жалкий вопль раненого человека к грохоту битвы и плеску морских волн. Я потерял всякое представление о холоде. Мои зубы больше не стучат. Челюсти крепко стиснуты, словно сведены судорогой. Меня сжигает дикая жажда. Я охаю от боли, но продолжаю грести куском доски.

Берег теперь совсем близко, и он пугает меня. В зареве пожаров, в свете ракет можно различить все детали дьявольской пляски, которая происходит на берегу. Люди ползут, неожиданно поднимаются, бросают гранаты, исчезают. Вместо них появляются другие, они бегут, размахивая руками, словно марионетки, пляшущие на фоне преисподней. Русская артиллерия бьет прямой наводкой почти в упор. Последние немецкие солдаты отстреливаются, стоя в воде, и защищают уже только свою честь воинов. Но мой лихорадочный, блуждающий взгляд и ускользающее сознание слабо воспринимают эти странные картины.

Что делать? Плыть налево? Или, может быть, направо? Как узнать? Сначала надо выбраться на берег, а там видно будет. Только не утонуть. Я не могу представить себя утопленником. Еще 200 метров. Еще одно усилие, черт возьми! Механически я продолжаю погружать импровизированное весло и вытаскивать его из воды, каждый раз спрашивая себя, смогу ли я повторить это движение еще раз.

Еще 100 метров! Снова вокруг меня свистят пули, конечно, без адреса, но также опасные. На обрывистом берегу непрерывно рвутся снаряды, поднимая в воздух снопы искр, щебня и грязи. Огни пожаров образовали в небе багрово-красную корону. Кажется, что смерть вот-вот поглотит всю землю.

Я уговариваю себя, как уговаривают загнанную лошадь: "Вперед, Франсуа, цель близка. Ты ведь не упадешь за десять метров от места своего спасения. Ты не должен умереть. Ты же хорошо знаешь, что ты не должен умереть".

Может быть, я действительно в ту минуту был не больше чем обескровленное, полумертвое животное. Но это животное невидимыми нитями было крепко привязано к жизни.

Упорство побеждает: вот он, берег, в нескольких метрах от меня. Я нащупываю правой рукой какие-то мостки на сваях. Я заставляю себя вздохнуть полной грудью. Теперь, не теряя ни секунды, нужно кричать, орать по-русски. Иначе я рискую получить автоматную или пулеметную очередь. Это было бы очень глупо. Нельзя упускать ни малейшей возможности. При первой же паузе, когда пулеметы соблаговолят замолчать хотя бы на несколько секунд, я должен дать знать о себе. По-русски, безусловно. Русские должны уже закрепиться на этом берегу. Кажется, мне уже удалось разглядеть их меховые шапки, длинные шинели и автоматы с круглыми дисками.

Шум стихает. Пора! Я кричу. Мой крик не имеет ничего общего с человеческим. Это, скорее, животный рев, звериное проявление инстинкта самосохранения:

- Товарищи, здесь французский летчик полка "Нормандия - Неман". Я ранен!

Мне хватает силы еще на один такой отчаянный призыв. Осветительная ракета вспыхивает в небе. Я машу рукой, в последний раз выкрикиваю что-то бессвязное и, обессиленный, опускаюсь на мостки. Мои глаза открыты, но я больше ничего не вижу. Еще один крик, но на этот раз со стороны русских. Какой-то солдат бросается к воде. Он протягивает руку. Вытаскивает меня на берег. Я падаю на песок. Мой спаситель торопится: немецкие автоматчики недалеко, они прочесывают берег.

Я очутился в воронке от снаряда, переполненной советскими солдатами. Наступление в самом разгаре. Небритые лица с любопытством разглядывают меня. Мое сердце бьется, я живой, но не могу больше произнести ни единого слова. Советский капитан осматривает меня, он замечает на превратившемся в лохмотья кителе орден Отечественной войны. Его лицо озаряется улыбкой, он наклоняется и крепко целует меня. Этот жест останется навсегда в моей памяти как высшее проявление дружбы бойцов, сражающихся за общее дело, как волнующее выражение чувств, которое позволяет на время забыть все ужасы войны. Кто-то из солдат пытается запихнуть мне в рот горлышко фляжки с водкой. От первых же глотков по всему телу растекается безмерная теплота, но почти мгновенно от сильного внутреннего холода я падаю в обморок на руки моих советских друзей под грохот пушек и автоматов.