Леонид Жолудев - Стальная эскадрилья

Дочитав телеграмму, командир разрешил всем сесть. В раздумье, словно формулируя вслух прерванную мысль, сказал, что, несмотря на такое ненастье, на то, что полеты в такую погоду сложны и опасны, летчики не должны, не могут оставить в беде свои наземные войска. И тут же попросил встать тех, кто мог бы выполнить боевую задачу.

Я вскочил и быстро огляделся: рядом стояли все летчики эскадрильи, даже те, которые никогда не летали ни в облаках, ни ночью. Полбин поблагодарил нас за готовность к риску, но заметил, что сам он, как командир, обязан предупреждать неоправданные потери, поэтому пошлет лишь наиболее подготовленные экипажи. Первым он назвал свой экипаж, затем еще четыре и тут же поставил боевую задачу. Я должен был лететь первым, вести разведку погоды и обозначить цель.

Сейчас, когда взлетно-посадочные полосы великолепно оборудованы для ночного старта и посадки, трудно представить взлет ночью, в проливной дождь, без всякого светообеспечения. Все выполнялось буквально вслепую, и только твердое знание особенностей своей машины и безупречная техника пилотирования позволяли летчику благополучно взлетать в таких невероятно трудных условиях, да еще с бомбами и полной заправкой.

...Больше часа шел наш самолет в густых свинцово-серых облаках, пока не появились первые просветы. А неподалеку от цели начали хорошо просматриваться крупные ориентиры: поселки, железная и шоссейная дороги, водоемы. Едва Игорь Копейкин передал сводку погоды на КП полка и экипажам нашей группы, как впереди по курсу показалась цель - железнодорожная станция. Даже издалека было заметно, что там идет интенсивная работа: не ожидая в такую погоду ударов с воздуха, враг не принял мер маскировки, боевая техника выгружалась из вагонов и с платформ при ярком электрическом свете.

Мы легли уже на боевой курс, когда на станции одна за другой начали гаснуть лампы, - видимо, враг услышал гул моторов. Но было уже поздно: фугасные бомбы сорвались с замков и устремились вниз. Делаем повторный заход. Теперь цель хорошо освещалась возникшими пожарами.

Задание выполнено. Можно разворачиваться и следовать на базу. Но на какую? (И. С. Полбин разрешил командирам экипажей самостоятельно решать этот вопрос.)

На свой аэродром возвращаться было очень рискованно; если там сохранились метеоусловия, которые были при взлете, посадка исключалась. И все-таки... видно, так уж устроен человек, что тянет его туда, где все знакомо, привычно, где друзья, - одним словом, домой. Накоротке советуюсь с членами экипажа. У них такое же мнение. Ну что ж? Домой так домой! По крайней мере, там, если удастся "зацепиться" хотя бы за один ориентир в районе аэродрома, появится верный шанс попасть на полосу. К тому же и дежурный синоптик, хотя и не очень уверенно, предсказывал, что к нашему возвращению дождь может утихнуть или даже прекратиться.

На четвертом часу полета выходим в район своего аэродрома. Дождя нет, но земли не видно - она закрыта плотной пеленой тумана. Большое светлое пятно под нами - это луч посадочного прожектора, размытый водяными парами. Вывожу машину по компасу в створ посадки, ориентируясь на центр светового пятна; выпускаю шасси, снижаюсь. На высоте около ста метров погружаемся в густой туман. Становится темно. Снижаюсь до тридцати метров по прибору просветов нет. Приходится с набором уходить на второй круг. Аргунов просит сделать еще заход, говорит, что он вроде бы видел посадочные знаки. Сомнительно, конечно, ведь у меня тоже неплохое зрение. Но садиться все-таки надо.

Снова снижаемся в кромешной мгле. Нервы напряжены до предела в ожидании столкновения с землей. Стрелка высотомера дрожит около деления "25 метров". Ничего нет. Еще раз - на безопасную высоту! Бензина остается минут на сорок. Что делать? Идти на запасные подмосковные аэродромы теперь уже поздно - не хватит горючего. К тому же неизвестно, какая сейчас там погода. В таких случаях по инструкции надо покидать самолет, воспользовавшись парашютами. Но ведь он полностью исправен и послушен воле летчика. Нот, расстаться с такой прекрасной машиной выше моих сил!

Делаю мелкий вираж над аэродромом, словно заклеенным серебристым пластырем, осматриваю горизонт. Один край пелены тумана кажется неровным, как будто кто-то вырвал из него большой клок. Это в районе Старицы. Разворачиваю самолет в этом направлении и минут через десять вижу внизу громадное темное пятно. Земля! Решено: где-то здесь будем садиться.

Ищу какой-нибудь ориентир, чтобы от него с малой высоты просмотреть местность, подсветив ее посадочной фарой. Осторожно снижаюсь и вдруг вижу почти прямо по курсу, примерно в десяти километрах, тусклые огни ночного старта. Словно приглашая на посадку, вспыхнул и лег на землю луч прожектора. Немедленно выпускаю шасси, уточняю заход, вхожу в луч и... о ужас! Прямо под колесами мелькают широкие канавы, толстые почерневшие пни, какие-то колья. В памяти еще свежи воспоминания о посадке на такую "подстилку". Вторично испытывать судьбу безрассудно - чудес на свете не бывает. Пока голову занимали эти мысли, сработали доведенные до автоматизма навыки: сектора газа даны вперед до упора, штурвал взят на себя, кран шасси - в положении "Убрано". Опасность осталась позади, но тело бьет нервная дрожь: ведь стоило чуть промедлить - и катастрофа была бы неминуемой.

Только теперь начинаю припоминать, что в этом районе оборудован ложный ночной аэродром, который бесконечно бомбила и штурмовала немецкая авиация, вызывая с нашей стороны едкие замечания и остроты по поводу пустой траты боеприпасов. Но, как говорится, нет худа без добра. Теперь я точно знал местонахождение самолета, вспомнил, что представляет собой местность. Каких-либо серьезных препятствий здесь пет. Поэтому веду машину на высоте пять - десять метров с включенной фарой. Под крылом бежит ровное поле. Дальше искать чего-то нет смысла и небезопасно. Память вновь восстанавливает указания, что вне аэродрома, а тем более ночью, во всех случаях посадку производить с убранными шасси. Но это, в общем-то, совершенно правильное положение инструкции, написанное, как говорят, "кровью летчиков", может опять на неопределенный срок оставить экипаж "безлошадным". Да и что такое колесная посадка на поле по сравнению с только что пережитым заходом на ложный аэродром!

Решительно разворачиваю машину на обратный курс, опускаю кран управления шасси вниз, прибираю газ. Едва колеса коснулись земли, "вырубаю" зажигание и полностью зажимаю тормоза. Подпрыгнув несколько раз на неровностях, машина останавливается. Полет окончен.

Первым выскочил из своей кабины Николай Аргунов. Он с наслаждением размялся, сделал несколько шагов вперед и вдруг снова бросился к самолету. На его лицо я прочитал какую-то непередаваемую гамму чувств: смесь испуга и радости.