Елена Первушина - Быть принцессой. Повседневная жизнь при русском дворе

Жаркое лето этого года мы проводили в Елагином дворце, откуда, если это было нужно, могли ездить в Петербург. Приданое Мэри было выставлено в трех залах Зимнего дворца: целые батареи фарфора, стекла, серебра, столовое белье, словом, все, что нужно для стола, в одном зале; в другом – серебряные и золотые принадлежности туалета, белье, шубы, кружева, платья, и в третьем зале – русские костюмы, в количестве двенадцати, и между ними – подвенечное платье, воскресный туалет, так же как и парадные платья со всеми к ним полагающимися драгоценностями, которые были выставлены в стеклянных шкафах: ожерелья из сапфиров и изумрудов, драгоценности из бирюзы и рубинов. От Макса она получила шесть рядов самого отборного жемчуга. Кроме этого приданого, Мэри получила от Папа дворец (который был освящен только в 1844 году) и прелестную усадьбу Сергиевское, лежавшую по Петергофскому шоссе и купленную у Нарышкиных. Я не буду описывать свадьбу и все к ней относящиеся торжества. В пурпурной императорской мантии, отделанной горностаем, Мэри выглядела невыгодно: она совершенно скрывала тонкую фигуру, и корона великой княжны тяжело лежала на ее лбу и не шла к ее тонкому личику. Но его выражение было приветливым, даже веселым, а не сосредоточенным, как то полагалось. В браке она видела освобождение от девичества, а не ответственность и обязанности, которые она принимала на себя.

Эрцгерцога Стефана не было на свадьбе. Только потом мы узнали, что его мачеха (урожденная принцесса Вюртембергская) воспрепятствовала этой поездке из ревности к своей предшественнице (сестре Папа) и не желала поэтому иметь великую княжну своей невесткой. Тогда же только мы получили извещение из Вены о том, что поездка Стефана в Россию отложена. Таким образом, приехал только эрцгерцог Альбрехт. Я заметила вскоре, что он был влюблен в меня; это меня очень испугало не только из-за моего внутреннего обещания, но и оттого, что он не нравился мне физически, несмотря на то что он был как моим, так и моей семьи лучшим другом. Постоянно я прибегала к Мама, как только он появлялся, чтобы мне не оставаться с ним наедине. Он прогостил у нас некоторое время, чтобы отбывать военную службу. Папа очень любил его; он был главным образом солдатом. В битве при Анторце он впоследствии доказал это. Скромный, воспитанный по-спартански, необычайно чистый по натуре, этот молодой человек, как все люди, имевшие благородное сердце, питал глубокое уважение к Папа.

После свадебных торжеств мы возвратились в покой нашего Петергофского дворца. Какая благодать после всех шумных празднеств! Но для Родителей отсутствие Мэри было очень чувствительным. Меня невозможно было сравнить с ней, и заменить ее я никак не могла, наши натуры были полными противоположностями. И Адини была иной, чем я, но все-таки мы прекрасно ладили друг с другом. Но, несмотря на все разности наших характеров, мы, старшие четверо, были очень дружны между собой. Мы жили одинаковой жизнью, в которой каждое слово, каждое впечатление звучало как один и тот же инструмент. Макс совершенно включился в этот семейный хор. Тетя Елена дразнила нас постоянно: «Вы как стадо баранов, один как другой, безо всяких особенностей природы». Она, несомненно, в какой-то степени была права. Дисциплина, своими совершенно определенными правилами державшая нас в границах, может, и могла у характера посредственного отнять всякую инициативу, но какой замечательной поддержкой была она нам!

Через шесть недель после свадьбы Мэри было торжественно объявлено, что она готовится стать матерью. Только Мама была сконфужена: она сама всегда старалась скрыть свое положение до пятого месяца. Но, в общем, этот год принес много забот.

Сначала поводом к этому был Саша. Не успел он вернуться из своего путешествия, которое принесло ему столько развлечений и удовольствия, как его любовь к Ольге Калиновской снова разгорелась жарким пламенем. (Он уезжал с очень тяжелым сердцем из боязни, что ее выдадут без него замуж.) Несколько раз заявлял он о том, что из-за нее согласен отказаться от всего. Он доверился дяде Михаилу, и тот, вместо того чтобы призвать его к благоразумию, указал ему на свой собственный брак, жертвой которого он был, женившись не по любви. Папа был очень недоволен слабостью Саши. Еще в марте он говорил о том, что согласен жениться на принцессе Дармштадтской, а теперь после четырех месяцев уже хотел порвать с нею. Это были тяжелые дни. Решили, что Ольга должна покинуть Двор. Польские родственники приняли ее, и мы увидели ее только позднее, уже замужем за графом Огинским. Была ли она достойна такой большой любви? Мне трудно ответить на это. В нашем кругу молодежи она никогда не играла роли и ничем не выделялась. У нее были большие темные глаза, но без особого выражения; в ней была несомненная прелесть, но кошачьего характера, свойственная полькам, которая особенно действует на мужчин. В общем, она не была ни умна, ни сентиментальна, ни остроумна и не имела никаких интересов. Поведение ее было безукоризненно, и ее отношения со всеми прекрасны, но дружна она не была ни с кем. Впрочем, как сирота, без семейных советов оставленная жить в обществе, считавшемся поверхностным и фривольным, она должна была встречать сочувствие. И Папа, относившийся по-отечески тепло к молодым людям, жалел ее от всей души. Но, однако, он и минуты не колебался поступить так, как считал правильным. Он поговорил с нею и сказал ей в простых словах, что не только два сердца, но будущность целого государства поставлена на карту. Чтобы укрепить ее решение и подбодрить ее, он говорил о достоинстве отказа и жертвенности, и слова его должны были так подействовать на нее, что она поняла и благодарила его в слезах.

Саша же, который в то время был в Могилеве, тяжело захворал, и Мама, здоровье которой пошатнулось из-за этой истории, тоже заболела. Мой отец должен был как раз в то время предпринять поездку и ездил инспектировать из города в город. Я посылала ему письма, написанные под диктовку Мама и сопровожденные постскриптумами докторов. Последние боялись воспаления легких и советовали отцу вернуться. Очень испуганный, он сейчас же решил возвращаться и, путешествуя день и ночь, прибыл домой, где нашел Мама вне опасности. Но вечером в день его приезда слегла я.

Мои силы не выдержали стольких тревог и волнений. Я заболела нервной горячкой и провела 47 дней в постели. При первой попытке встать я должна была снова начать учиться ходить, опираясь на Адини и Анну Алексеевну. Какой восторг, какое сладкое сознание счастья поправиться в семнадцать лет! Снова ощущать себя подаренной жизни и сознавать, как ты любима! Да, главное – это быть любимой! Мне всегда казалось, что я была менее любимой Родителями, чем мои братья и сестры. И вот я могла ощутить, что и ко мне они питали такие же чувства. Адини часами сидела на краю моей постели и рассказывала мне обо всем, что произошло за время моей болезни. Служили молебны о моем выздоровлении в комнатах Мама, на которых Папа присутствовал всегда в слезах, не чая видеть меня больше здоровой. Однажды читали Евангелие о воскрешении дочери Иаира.