Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

Первый день прошел в представлениях и заявлениях, одно другого несноснее. Затем был нескончаемый обед. Я, по обыкновению, старалась вознаградить скуку всего этого беседою с лицами, которые меня занимали. Моя прирожденная и спокойная непринужденность, вероятно, выделялась резко посреди окружавшей меня натянутости, и оттого Государь был со мною отменно любезен и внимателен. Царедворцы немедленно стали со мной заискивать, и удовольствие, доставленное мне его милостью, было отравлено пошлою лестью и ротозейством толпы. К вечеру в гостиных остались только лица, состоявшие при царственных особах, а сии последние по этикету, о котором я говорила выше, находились в особой комнате с растворенными дверями. Государь терпеть не мог этих обособлений; он вышел к нам в гостиную и, увидав меня в углублении окна, стал со мною разговаривать. Бывшие подле меня лица отошли из почтения, и беседа наша оживилась. Души, находящиеся между собою в каком-либо сродстве, испытывают потребность узнавать ближе одна другую и взаимно высказаться. Поэтому в разговоре нашем мы коснулись всего, что нас обоих занимало. Я высказывала мои мысли с обычной непринужденностью. Государю было это в диковинку, и он отвечал с редкою для него откровенностью. Помню, я ему говорила: «Так как Ваше Величество относитесь ко мне с отменною добротою, то я обязана высказаться перед вами вполне. Образ моих мыслей не соответствует положению, которое я занимаю. В глубине души моей я республиканка; я терпеть не могу придворной жизни и не придаю никакой цены чинам и преимуществам происхождения; они мне смертельно скучны. Но смотрите, не разглашайте о том в здешней стране. Иначе я поплачусь дорого». — «Нет, нет, — отвечал он мне с усмешкою, — будьте покойны! Откровенность за откровенность: я скажу вам, что люблю вас за это еще больше и что сам я думаю совершенно так же, как и вы. Однако согласитесь, что эти предрассудки в России гораздо слабее, нежели в других странах». — «Да, в царствование Вашего Величества, и вот почему я страх как боюсь пережить Вас». — «Вот хорошо! Но надо думать, что просвещение настолько распространится, что после меня эти предрассудки утратят всякое значение. Я очень радуюсь, глядя на нашу молодежь. Она подает большие надежды, и я утешаю себя мыслью, что со временем эти надежды оправдаются. В нынешнее время я особенно живо чувствую потребность в истинных достоинствах, и вижу, как мы ими бедны». — «Я знаю. Государь, что вы отличили человека, который, конечно, имеет много достоинств. Я в нем принимаю участие как в соотечественнике и в давнишнем знакомце». — «Это граф Каподистрия?» — «Это друг нашего семейства, и наша дружба началась еще в то время, когда никто не в состоянии был оценить его. Ваше Величество сделали в нем находку». — «И представьте себе, его прислали ко мне просто по прихоти случая! Он тотчас же изумил меня своими способностями. Мне надо было послать в Швейцарию искусного, благонамеренного и здравомыслящего человека. Он превзошел мои ожидания, и я рассчитываю воспользоваться им в будущем». — «Он очень счастлив милостями Вашего Величества и своим местом в Швейцарии». — «Он там не останется; у нас будет много дела в Вене; у меня же нет человека, довольно сильного для борьбы с Метернихом. Я думаю приблизить к себе графа Каподистрию». Потом Государь расспрашивал меня о Юнге-Штиллинге. Я отзывалась о нем с сердечным участием, что подало нам повод сообщить друг другу наши понятия о религии. Подобно многим современникам нашим, мы чувствовали потребность в веровании положительном, но чуждом нетерпимости и отвечающем на все положения в жизни. Тут была у меня с Государем новая точка соприкосновения, и я имела отраду убедиться, какое сокровище веры и любви таилось в этом поистине царственном сердце.

Увлекаемые быстрым обменом мыслей и чувств, мы продолжали разговаривать, чему дивилось наблюдавшее нас общество, в среде которого немногие умели ценить чистое и живое наслаждение приятной беседы. Обиженная уходом Императора графиня уже несколько раз подходила к двери поглядеть, что там происходит. Наконец, она не вытерпела, подошла к нам и прервала наш разговор, длившийся в течение часа. Государь провел ее назад в августейший кабинет, а я присоединилась к своим.

Тут находился молодой Ипсиланти, начавший свое боевое поприще тем, что у него оторвало правую руку. Он долго страдал, но не переставал быть в веселом расположении духа. В Бруксаль он приехал повидаться со мною. Милостивый к нему Государь огорчился, увидав его 22-летнего инвалидом. Черты лица его болезненно искажались при воззрении на какое-нибудь человеческое бедствие, которому помочь он не был в силах.

Однажды поздним утром я собиралась принарядиться к обеду, как пришли сказать, что Императрица немедленно меня к себе требует; я поспешила сойти вниз в утреннем платье, не причесав волос и накинув только шаль на плечи. Императрица сидела перед зеркалом и убирала себе голову. Она сказала, что Государю угодно поговорить со мною об Ипсиланти и чтобы я указала, что можно для него сделать. В ту минуту вошел Государь. Приветствуя меня с тем почтительным благословением, которое только ему было свойственно, он повторил мне сказанное Императрицей. Мне легко было доставить Ипсилантию флигель-адъютантство; но по какому-то тайному вдохновению я удержалась от того и довольствовалась, что поблагодарила Их Величества за их участие к нему, прибавив, что родственник мой счастлив тем, что мог пролить кровь свою за Россию, что единственное его желание продолжать службу и что он будет вполне доволен, если обратят милостивое внимание на прошение его отца в пользу лиц, сопровождавших его в Россию. Государь попросил меня доставить ему до его отъезда краткую записку с перечнем этих лиц и означением, чего для них желает князь Ипсиланти. Тем временем Императрица кончила свою прическу, и так как ей неловко было одеваться в нашем присутствии, то Государь провел меня в соседнюю комнату, где и продолжал разговаривать. «Я поздравляю себя, — сказал он, — с тем, что узнал вас, и смею надеяться, что заслужил ваше доверие. Мне было бы очень приятно, если бы я мог сделать что-нибудь вам угодное. Не желаете ли вы чего-нибудь?» — «Государь, не нахожу слов выразить вам мою признательность; но я не очень дорожу внешними изъявлениями. Я довольна моим положением, и желать мне нечего». — «Но неужели нет на свете чего-нибудь такого, чтоб я мог вам доставить? Не принимаете ли вы в ком-либо особого участия?» — «Нет, Государь, мне ничего не надобно. Я очень занята судьбою моего брата; но он молод, и я думаю, что он будет успевать благодаря своим дарованиям. Ваше Величество со временем изволите оценить их, и об этом я спокойна». — «Итак, мне ничего нельзя для вас сделать?» — «Ничего, Государь, кроме продолжения вашей милости, которой я живо тронута». — «Вы не искренни или, по крайней мере, не отвечаете участию, которое я принимаю в вас. Сегодня утром я видел Юнга-Штиллинга. Мы объяснялись с ним как могли, по-немецки и по-французски; однако я понял, что у вас с ним заключен неразрывный союз во имя любви и милосердия. Я просил его принять меня третьим, и мы ударили в том по рукам!» — «Но ведь этот союз уже существовал. Государь! Не правда ли?» При этом он с нежностью взял меня за руку, и я почувствовала, что слезы полились у меня из глаз. Прозвонил час обеда. Я побежала к себе в комнату и через несколько минут явилась в столовую маркграфини, где шумело много народу.