Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

Император Павел каждое утро спрашивал, с которой стороны ветер, и с этим вопросом обращался к великому князю Александру Павловичу, к моему отцу и к Кутайсову поочередно, и если они разногласили между собой, то очень гневался; особенно доставалось Великому Князю. Во избежание такой неприятности эти три лица согласились между собой каждое утро выходить на воздух и, уверившись, с которой стороны ветер, докладывать уже о том Государю.

Государь любил показывать себя человеком бережливым на государственные деньги для себя. Он имел одну шинель для весны, осени и зимы. Ее подшивали то ватою, то мехом, смотря по температуре, в самый день его выезда. Случалось, однако, что вдруг становилось теплее требуемых градусов для меха; тогда поставленный у термометра придворный служитель натирал его льдом до выхода Государя, а в противном случае согревал его своим дыханием. Государь не показывал вида, что замечает обман, довольный тем, что исполнялась его воля. Он, кажется, поступал так по принципу, для поддержания и усиления монархического начала, тогда ниспровергнутого французской революцией. Жалкое средство, придуманное человеком от природы умным! Точно так же поступали и в приготовлении его опочивальни. Там, вечером, должно было быть не менее четынадцати градусов тепла, а печь — оставаться холодною. Государь почивал головой к печке. Как в зимнее время согласить эти два условия? Во время ужина расстилались в спальне рогожи и всю ночь натирали льдом. Государь, входя в комнату, тотчас смотрел на термометр, — там четырнадцать градусов, трогал печку, — она холодная, и довольный ложился в постель, утешенный исполнением его воли, засыпал спокойно, хотя впоследствии печь и делалась горячей.

Бесчисленные его прихоти известны всем. Несмотря на благородные свойства его души и на природную его доброту, он возбудил к себе всеобщую ненависть, которая и привела его к несчастной кончине. Я расскажу здесь несколько случаев, которые мне приходят на память. Однажды отец мой, следуя издалека за ним и за великим князем Александром Павловичем, увидал, что Великий Князь махал несколько минут треугольной шляпой и потом бросил ее далеко от себя; после этого батюшка спросил Великого Князя, что это значит. Он отвечал, что Государь колебался, уволить или нет Архарова, и потому загадал, которым концом шляпа упадет на землю.

В Эрмитаже давали балет «Красная шапочка»; танцоры были в красных шапочках. Шведский король, тогда посетивший Петербург, сидел подле Государя; разговор шел приятный и веселый. Шведскому королю захотелось пошутить и, смотря на красные шапочки, сказал: «Вот это якобинские шапки». Государь рассердился и сказал: «У меня нет якобинцев», — повернулся к нему спиной и после спектакля велел передать шведскому королю, чтоб он в 24 часа выехал из Петербурга. Король и без того собирался уехать, и потому на всех станциях до границы было уже приготовлено угощение. Государь послал гоффурьера Крылова все это снять. Крылов нашел шведского короля на первой станции за столом — за ужином. Когда он объявил волю Государя, то король рассмеялся. Крылов объяснил, что прислугу он непременно должен взять с собой, но что он оставляет на всех станциях провизию и запасы нетронутыми. Когда он возвратился в Петербург, то Государь спросил у него, какое действие на короля произвело его распоряжение. Крылов отвечал, что король глубоко огорчился таким его гневом, но между тем признался, что он не вполне исполнил приказание и что оставил все запасы. «Это хорошо, — отвечал Государь, — ведь не морить же его голодом». В другой раз на таком же спектакле одна из фрейлин рассмеялась; ее тотчас выгнали из залы и велели выехать из Петербурга. Вероятно, всем известно, как Государь требовал, чтобы весь Синод присутствовал в опере и смотрел на м-м Шевалье, которая тогда занимала Государя: один митрополит с.-петербургский сказался по этому случаю больным.

О семейной жизни императора Павла я умолчу. Факт слишком грустный для памяти его и ангельской его супруги. Впрочем, первые годы, еще во время царствования Екатерины, прошли для супругов счастливо и мирно.

В последний день жизни императора Павла отец мой ужинал у Государя и оставил его в 11 часов. Государь был весел, разговорчив и любезен; хвалил свой Михайловский замок и сказал: «Я нашел наконец себе тихое пристанище». Замечательно, что его собака, маленький шпиц, беспрестанно ныла и вертелась около его ног, сколько он ни отгонял ее. В 1 час ночи разбудили моего отца, беззаботно спавшего дома, и сказали ему, что у Государя сделался апоплексический удар. Он велел оседлать лошадь и поехал во дворец, где нашел комнаты полными нетрезвых. Императрица Мария Федоровна несколько времени не доверяла моему отцу, но после, узнав, сколько он оставался верен императору Павлу, просила у него прощения и была к нему очень милостиво расположена. Она была чужда всякого властолюбия, и все, что говорили о ее мнимом желании царствовать, совершенно ложно. Это я могу засвидетельствовать всеми рассказами моего отца о ее жизни, о ее свойствах, и первыми словами, которые она говорила тотчас по кончине Павла. После первых тревожных дней, когда все успокоилось, отец мой сделался как бы посредником и примирителем всего царственного круга. Все его любили, уважали, доверяли ему; он пользовался общею любовью царственной семьи; сам же он, в свою очередь, был им полезен.

…До сих пор у нас нет биографии императрицы Марии Федоровны, исключая двух томов Г-жи Оберкирх, где она описывает младенчество и молодость ее до приезда в Россию. А как желательно было бы оставить для потомства такой пример всех добродетелей в таком высоком звании. Я постараюсь здесь представить многие отдельные случаи, мне известные. Они могут послужить материалом для будущего историка.

Хотя жизнь ее с супругом, по нашим понятиям, была самая несчастная, но она любила его до конца. Мне кажется, что это было скорее по правилам нравственности, нежели по естественному чувству: трудно любить того, кто нас не любит. По восшествии на престол Александра Павловича, в первые дни его царствования, она старалась направить своих детей и нового Императора по тому пути, который казался ей лучшим, т. е. человеколюбивым. Это не трудно было с Александром Павловичем, потому что он сам носил в душе своей любовь к человечеству. Но не то было с Константином Павловичем. Однажды, в самые первые дни нового правления, отец мой, пришедший по обыкновению к Императрице, нашел ее в сильном волнении. За стулом ее стоял Государь, а перед нею Константин Павлович, на которого она сильно гневалась. Дело в том, что он ударил дворянина палкой на учении. Императрица стала жаловаться моему отцу на сына, сказав: «Кажется, уже довольно учены? Теперь я требую, чтобы Константин учил всегда свой полк в присутствии Сергея Ильича». Комиссия очень неприятная, но Государь показал знаком, чтобы отец мой не противился. Батюшка поехал представиться Константину Павловичу в его дворце. Великий Князь спросил его, какого он о нем мнения. Отец отвечал: «Я думаю, ваше высочество, что когда вы захотите сделать хорошо, то никто лучше вас не сделает, а когда вздумаете сделать дурно, то никто не сумеет сделать хуже». — «Такое-то твое мнение обо мне, посмотрим!» Через несколько дней Константин Павлович прислал сказать, что он выводит свой полк на ученье. Батюшка выехал на плац-парад в партикулярном платье из переулка, как бы только в числе зрителей. Вдруг Великий Князь прискакал к нему с рапортом, что было вовсе неуместно. Он учил прекрасно свой полк, после ученья спешился и был любезен со всеми офицерами. По окончании ученья мой отец явился к нему, и он спросил: «Доволен ли ты мною, Сергей Ильич?» — «Ах, ваше высочество, если бы вы всегда так делали, то как легко привязали бы к себе сердца людей!» В другой раз та же церемония, но тут Великий Князь делал все как можно хуже. После ученья он сказал моему отцу: «Вот я оправдал твое предсказание, пойди пожалуйся на меня матушке».