Варвара Головина - В царском кругу. Воспоминания фрейлин дома Романовых

2 октября

Я провела вчера весь день с сестрами. Одни они мне безусловно симпатичны, только с ними мне бывает хорошо. Как я их люблю, как я была бы несчастна, если бы однажды они стали как все — эгоистичными, тщеславными, пустыми, без стремления к добру и красоте… Ах, как бы я хотела, чтобы общение с ними, чистыми и искренними, стало для меня райским уголком здесь, на земле, как бы я хотела любить их так, как мне нравится любить. Тяжело любить без уважения, без восхищения. Жизнь до сих пор была слишком тяжелым уроком для меня. Я так верила всем, так готова была искать поддержку и пример у окружающих, так легко позволяла себя уговорить, увлечь, обмануть, так полагалась на хорошее в людях и не подозревала о дурном. Сколько слез я пролила, пока не узнала правду и реальность жизни, пока не поняла, что то, что я считала добрым и справедливым, расценивается иначе. И теперь, снова и снова, я отказываюсь допустить зло, мое сердце восстает против такого убеждения, я говорю себе: я ошиблась, мне это показалось. Потом, когда все же приходится его признать, меня больше всего возмущает и оскорбляет, что то, что кажется мне таким серьезным, другие считают незначительным и смеются над ним, говорят на зло, что оно вовсе не зло, или что не существует ни зла, ни добра; одни созданы добродетельными, а другие — порочными, как цветы бывают белыми или красными, и что натуры, презирающие всякие правила, — это самые богатые натуры, так как у них больше воображения и инициативы.

Борьба со своими наклонностями, победа над собой — это выдумки для обмана детей или для утешения заурядных и слабых натур, не имеющих воли для наслаждения. Впрочем, и наслаждения не существует, все пустое, бесцветное и более мимолетное и хрупкое, чем опавший лист. В сущности, мы созданы лишь для того, чтобы как-то развеять скуку, разъедающую душу, чтобы на минуту сверкнул светлый луч и снова давящим темный круг опустился на нее, как камень. Любовь не является любовью, то есть чувством, согревающим и возвышающим душу и приближающим ее к Богу и добру, дарующим способность к преданности и самопожертвованию, — это всего лишь страсть, свойственная молодости, когда сердце еще горячее, а воображение свежее, затем это становится приятным времяпрепровождением, игрой тщеславия и, наконец, привычкой, как вечерняя партия в вист, а с возрастом внушать так называемые отлоги считается так же необходимым, как следить, чтобы зубы были здоровы.

И во всем этом фальшь, фальшь, фальшь и ложь.

Молитва — пустяк, просто есть верующие и неверующие. Признается только сила привычки, чтобы вечно быть недовольным своими ближними и не пошевелить пальцем ради них. Впрочем, такие люди любят своих ближних, какая-то нервная чувствительность примешивается у них к диким бредням. К тому же они хорошо знают себя, глубоко себя презирают и временами бывают страшно несчастны. Они безгранично снисходительны к другим, они могут объяснить, понять, простить всякое зло, но эта снисходительность основана не на милосердии, а на любви ко греху — это почти партийное отношение. Ко всему этому примешиваются страх перед старостью, бесконечные сетования, потребность и притязания на исключительную любовь к себе, перерастающие в тщеславие и выставляющие их в смешном виде: вот плоды и естественное следствие нравственного воспитания XVIII века, воспитания в духе гордыни, рассудочности, всеобщего скептицизма, вникающего во все, чтобы все отвергнуть, объясняющего и понимающего все, чтобы все отрицать; отрицающего Бога, страдающего человека, отрицающего самого себя во имя сомнения и отрицания. В Писании сказано, что когда Господь создал землю, из хаоса, бесформенной, бесцветной, безжизненной массы вышла организованная вселенная! Злой дух, противоречащий всему, что создано Богом, стремится все организованные элементы разъять и обратить в страшный хаос.

Вот что я увидела и поняла с шестнадцати лет, когда закончила институт и вернулась домой. Этот дух иногда привлекал и покорял меня, но чаще наполнял горечью и унынием и оставлял меня презренной, жалкой и мятежной. Теперь я совершенно одинока, без всякой человеческой поддержки, я не верю в самый глубинный разум, в самые тонкие и изощренные максимы, я не верю в их превосходство, я считаю их слабыми и дурными.

Но я верю в совершенствование, верю в него как никогда прежде — из-за чувства опустошенности и беспомощности, которое мне внушает зло. Я верую во Христа, Искупителя человечества, я верую в Его милость, ведущую человека к истине и добру, ведь не может быть, чтобы жизнь была только пропастью, в которую мы брошены лишь для того, чтобы падать все ниже и ниже в страшное небытие. Я теперь понимаю смысл поста и умерщвления плоти каждую минуту жизни и постоянного самоотречения, исповедуемого христианской верой. Тот, кому не понятна чрезмерность зла, найдет это лекарство слишком сильным, но когда осознаешь всю глубину нищеты души, предоставленной самой себе, тогда перед тобой яснее открывается глубокий смысл религии. Я сужу по себе самой и по моему неодолимому бессилию.

Императрица Мария Александровна с Анной Тютчевой.

Я глубоко убеждена, что сделать первый шаг по христианскому пути значит преодолеть дух лени постоянным занятием, чревоугодие или плоть — воздержанием и постом, злословие и любопытство — молчанием и сдержанностью. Но придерживаюсь ли я своих убеждений? Увы, нет! Я ленива, чревоугодна, болтлива. Эти пороки скорее смешны, чем страшны в глазах света. Но это не так, именно они мешают мне усердно молиться, верить в Бога и любить Его. Если б я могла преодолеть эти ежедневные маленькие искушения, то значительно бы продвинулась вперед, я в этом уверена. Нужно очень немного, чтобы возникло препятствие на пути к Богу, и гораздо труднее побеждать ежедневно тысячи мелких искушений, которые нам преподносит жизнь, чем иногда совершить великий подвиг добродетели. Я хочу трудиться над этим и прошу Господа удалить от меня слабость, постоянно убивающую все мои добрые намерения, и даровать мне прежде всего чувство жалости и милосердия, а не злобы и негодования к тем, кто заблуждается, но не для того, чтобы оправдать или простить зло, а напротив, чтобы судить его по Божьему закону, а не по придуманным людьми правилам. И раз уж Он мне даровал милость верить в Него — и не только для того, чтобы ощущать Его существование, но чтобы находить утешение и поддержку в одном моем стремлении к нему, раз Он оставил меня без всякой человеческой опоры, с одиноким и обездоленным сердцем, я прошу еще Его милости подчинить мой разум божественному закону и чтобы мои слабости и грехи, малые в глазах света, но большие в глазах Господа, не мешали бы мне приблизиться к Нему, чтобы я не отвергала Его моими поступками, тогда как всеми своими чувствами и стремлениями я признаю Его. Пусть дарует Он такую же милость моим сестрам и соединит нас в истинно христианской любви, в которой нет места непостоянству, эгоизму и свойственной людям ветрености.